О всех созданиях - прекрасных и удивительных - Джеймс Хэрриот

— Да, — продолжал Тристан, вплетая в свои слова струйку дыма, — этот тип подчеркивает, что в четырнадцатом веке несколько монахов аббатства Рейнес, несомненно, стали жертвой предумышленного убийства.

— Ну и что? — буркнул Зигфрид.

Тристан поднял брови:

— Как «что»? Так ведь фигура в капюшоне, которую последнее время все чаще видят в окрестностях аббатства, действительно может быть духом одного из них.

— Что-о-о? Что ты сказал?

— Невольно задумаешься, разве нет? Откуда нам знать, какие гнусные дела творились…

— О чем ты, черт подери, болтаешь? — рявкнул Зигфрид. Тристан обиделся.

— Что же, смейся, твое право, но вспомни шекспировские слова! — Он назидательно поднял палец. — «И в небе и в земле скрыто больше, чем снится вашей мудрости, Гора…»

— Чушь собачья! — отрезал Зигфрид, эффектно исчерпав тему.

Я с облегчением допил кофе и поставил чашку. Слава Богу, взрыва не произошло. А если учесть, в каком Зигфрид сейчас раздраженном состоянии… Еще неделю назад он был завзятым любителем и трубки и сигарет, но у него появился классический кашель курильщика и начались боли в желудке. Его удлиненное худое лицо приобрело сходство с черепом — щеки ввалились, глаза сумрачно поблескивали в глубине глазниц. И врач категорически запретил ему курить.

Зигфрид подчинился, немедленно почувствовал себя лучше, и тут же его охватил проповеднический пыл новообращенного. Но он не просто советовал людям отказаться от употребления табака. Несколько раз я видел, как он вырывал сигарету из дрожащих пальцев какого-нибудь злополучного парня на ферме, вперялся ему в глаза и грозно предупреждал: «Чтобы я больше не видел у тебя во рту этой дряни, слышишь?»

Даже и теперь поседевшие мужчины иной раз говорят мне, содрогаясь: «Как мистер Фарнон обругал меня тридцать лет назад, так я хоть бы разок с той поры затяжку сделал! Он меня глазами ну просто прожег, прямо душа в пятки ушла!»

Но, как ни прискорбно, на его брата этот крестовый поход против курильщиков ни малейшего впечатления не произвел. Тристан буквально не выпускал сигареты изо рта, но не кашлял и пищеварение у него было превосходное.

Вот и теперь он стряхнул колбаску пепла и снова благодушно затянулся.

Зигфрид пристально посмотрел на него:

— Ты слишком много куришь!

— Как и ты.

— Ничего подобного! — объявил Зигфрид. — Я не курю. И тебе пора бросить эту мерзкую привычку. Такими темпами ты себя быстро в могилу уложишь!

Тристан снисходительно взглянул на него, и вновь го слова окутались табачным дымком:

— Ну зачем же! По-моему, это мне даже на пользу идет.

Зигфрид вскочил и широким шагом вышел из комнаты. Я от души сочувствовал его трудному положению. Он в какой-то мере заменял Тристану отца, средства на зловредное зелье брат получал от него, и врожденная порядочность мешала ему использовать такое неспортивное преимущество и вырвать сигарету у Тристана изо рта, как он проделывал на фермах. Оставалось только взывать к здравому смыслу брата, что ни малейшей пользы не приносило. А сейчас он, кроме того, возможно, предпочел избежать бурной сцены, потому что Тристан немедленно после завтрака отбывал для очередного загадочного посещения ветеринарного колледжа: собственно говоря, объезд мне предстояло начать с доставки его на Большое северное шоссе, где он проголосует попутной машине и таким обычным для себя способом доберется до Эдинбурга.

Расставшись с ним у шоссе, я отправился по вызовам, но мысли мои нет-нет да возвращались к разговору за завтраком. Уж очень многие клялись, что своими глазами видели рейнесское привидение! И хотя в числе их были и любители сенсаций, и заведомые пьяницы, остальные, несомненно, заслуживали доверия как люди почтенные и серьезные.

И все повторяли одно и то же. Лесок на вершине холма над деревней Рейнес спускался почти к самой дороге, а за ним прятались развалины аббатства. Так вот, автомобилисты, ехавшие ночью вверх по склону, один голос утверждали, что в лучах фар совершенно ясно видели фигуру монаха в коричневом одеянии, которая тут же исчезала среди деревьев. Фигура словно бы переходила дорогу… Но вот этого твердо они утверждать не брались, так как замечали ее на порядочном расстоянии. Зато остальное они готовы были подтвердить хоть под присягой: да, они видели фигуру, которая, склонив голову с натянутым на лицо капюшоном, входила в лесок. Несомненно, в ней чудилось что-то жуткое: во всяком случае, никто ни разу не сказал, что отправился в лес поглядеть, кто это.

Весь день мои мысли возвращались к Рейнесу, а в час ночи по странному совпадению мне оттуда позвонили. Выбираясь из теплой постели и уныло натягивая на себя одежду, я с завистью представил себе, как сейчас Тристан мирно посапывает в своей эдинбургской комнате в безопасной дали от всех капризов ветеринарной практики. Но потом я приободрился: до деревни было всего три мили, а работа предстояла нетрудная — колики у шетландского пони, подаренного маленькому мальчику. И ночь была чудесная. Правда, уже по-осеннему холодная, но зато путь мне освещала полная луна во всем своем великолепии.

Когда я добрался до места, пони водили по двору. Хозяин, кассир моего банка, виновато мне улыбнулся.

— Ради Бога, извините, мистер Хэрриот, что я вытащил вас из постели, но я все надеялся, что боль пройдет сама собой. Мы так расхаживаем уже третий час. А стоит остановиться, как он норовит покататься по земле.

— Вы поступили совершенно правильно, — сказал я. — Не то дело могло кончиться заворотом кишок.

Я осмотрел маленькую лошадку и успокоился. Температура нормальная, пульс хорошего наполнения, а в животе прослушивались только типичные звуки спазматической колики.

Ему требовалось хорошенько прочистить кишечник, но прежде мне пришлось немного поломать голову над тем, какую дозу ареколина следует дать этому лилипуту лошадиного рода. В конце концов я вычислил, что оптимальной должна быть одна восьмая грана, и сделал инъекцию в мышцу шеи. Несколько секунд пони сохранял типичную для колик позу: подгибал все четыре ноги и приседал то на правую заднюю, то на левую. Потом попытался лечь.

— Поводите его опять, только медленно, — сказал я, ожидая первых признаков того, что ареколин начинает действовать. Ждать мне пришлось недолго: пони зачавкал, захлюпал губами, и вскоре с них уже повисли длинные нити слюны. Все шло, как полагается, но я продолжал наблюдать за ним, и вот через четверть часа он наконец задрал хвост и заметно облегчился.

— Ну, все в порядке, — сказал я, — а потому я поеду. Но если боли не пройдут, обязательно позвоните.

За деревней шоссе делало крутой поворот, а за ним начинался длинный прямой подъем к