Культура Возрождения в Италии - Якоб Буркхардт

досадит другому; Аретино льстил обоим, но склонялся скорее на сторону Карла, поскольку он был господином в Италии. После победы Карла V над Тунисом (1535 г.) этот тон переходит в смешное обожествление; дело в том, что Аретино не переставал надеяться, что с помощью Карла станет кардиналом. По всей вероятности, он пользовался особым покровительством и как папский агент, ибо посредством его высказываний или умолчаний можно было оказывать давление на мелких правителей Италии и на общественное мнение. Он делал вид, что глубоко презирает папство, поскольку хорошо его знает; истинная же причина состояла в том, что Рим уже не мог и не хотел ему платить[346]. О Венеции, где он нашел прибежище, он мудро молчал. Дальнейшие его отношения к выдающимся людям — не более чем попрошайничество и подлое вымогательство.

Аретино впервые злоупотреблял публичностью в своекорыстных целях. Памфлеты, которыми обменивались сто лет тому назад Поджо и его противники, были по своей направленности и тону столь же низки, однако они были рассчитаны не на прессу, а на своего рода тайную, частичную публичность; Аретино же рассчитывает на полную и безусловную публичность и является в известном смысле одним из родоначальников журналистики. Он периодически печатает свои письма и статьи, после того как они, вероятно, прежде курсировали в различных кружках[347].

Преимущество Аретино по сравнению с сатирическими писателями XVIII в. в том, что он не обременяет себя какими-либо принципами, — ни просвещения, ни филантропии, ни других добродетелей, ни принципами науки; весь его багаж выражен в известном латинском девизе: «Veritas odium parit»{208}. Поэтому он не знал и ложных положений в отличие, например, от Вольтера, которому приходилось отрицать, что «Pucelle» («Орлеанская девственница») написана им, и скрывать многое другое на протяжении всей жизни. Аретино подписывал все и открыто хвастался также и впоследствии своими пресловутыми «Ragionamenti»{209}. Его литературный талант, его ясная и пикантная проза, его богатый опыт в наблюдении над людьми и событиями сделали бы его при всех обстоятельствах достойным внимания, хотя концепция подлинного произведения искусства, действительный драматический дар, способность к созданию, например, комедии у него полностью отсутствовали; кроме самой грубой или изысканной злобы он обладал блестящим даром гротескного остроумия, которое в отдельных случаях не уступает и остроумию Рабле[348]{210}.

При таких обстоятельствах и с такими намерениями и средствами он бросается на свою добычу или вначале кружит вокруг нее. То, как он увещевает Климента VII не сетовать, а простить[349], в то время как жалобные вопли опустошенного Рима проникают в замок св. Ангела, темницу папы, — издевательство дьявола или обезьяны{211}. Подчас, когда он вынужден полностью отказаться от надежды на дары, его бешенство находит выход в диком реве, как, например в Capitolo герцогу Салерно. Этот герцог некоторое время оплачивал его деятельность, но затем больше не хотел; ужасный же Пьерлуиджи Фарнезе{212}, герцог Пармы, никогда не обращал на него внимания. Поскольку этот правитель вообще не мог рассчитывать на добрые слова, задеть его было нелегко. Аретино, правда, попытался[350] сравнить его внешность со сбиром, мельником и булочником.

Забавнее всего Аретино, когда он просто жалко попрошайничает, как, например в Capitolo Франциску I; состоящие же из угроз и лести его письма и стихи невозможно, несмотря на всю их комичность, читать без отвращения. Вряд ли существует нечто подобное его письму Микеланджело от ноября 1545 г.[351], где наряду с восхищением (по поводу Страшного суда) он угрожает ему, порицая его безбожие, неприличие и воровство (у наследника Юлия II) и затем добавляет в примирительной приписке: «Я хотел только показать Вам, что если Вы божественны, т. е. из вина (di-vino), то я тоже не из воды — d’aqua». Аретино хотел то ли из безумного тщеславия, то ли из желания пародировать всякую знаменитость, чтобы его также называли божественным; впрочем, он действительно стал настолько знаменит, что в Ареццо дом, в котором он родился, считался достопримечательностью города[352]. Вместе с тем он иногда в Венеции не решался в течение нескольких месяцев выйти из дома, боясь попасть в руки какого-нибудь разгневанного флорентийца, например молодого Строцци; он перенес удары кинжала и побои[353], хотя они и не привели к результату, который предсказал ему в своем знаменитом сонете Берни: он умер дома от удара.

Аретино делает в своей лести значительные различия: неитальянцам он высказывает ее прямо и грубо[354], людям, таким, как герцог Козимо, он преподносит ее в другой форме. Он восхищается красотой тогда еще молодого герцога, который действительно, подобно Августу, обладал в высокой степени этим качеством; хвалит его нравственный образ жизни, бросая украдкой взгляд на денежные дела матери Козимо Марии Сальвиати, и заключает жалобными стенаниями и просьбой о помощи ввиду растущей дороговизны. То обстоятельство, что Козимо ежегодно, несмотря на свою бережливость, выплачивал ему определенную сумму[355], достаточно высокую (в последнее время 160 дукатов), объясняется его определенной опасностью в качестве испанского агента. Аретино мог злобно насмехаться над Козимо, поносить его и одновременно грозить флорентийскому поверенному в делах, что он уговорит герцога вскоре отозвать его. И хотя Козимо знал, что Карл V видел его насквозь, ему не хотелось, чтобы при императорском дворе курсировали остроты и сатирические стихи Аретино. Полностью обусловлена обстоятельствами и лесть Аретино пресловутому маркизу Мариньяно, который пытался в качестве «кастеляна Муссо» основать собственное государство. Благодаря за посланные ему 100 скуди, Аретино пишет: «Вы обладаете всеми качествами правителя, с этим согласился бы каждый, если бы неизбежная для всех новичков насильственность не делала Вас несколько грубым (aspro)»[356].

Часто обращали внимание, как на нечто особенное, что Аретино хулил только мир, но не Бога. То, во что он верил, не имеет никакого значения, принимая во внимание его поведение, не имеют никакого значения и его назидательные сочинения, которые он писал, руководствуясь лишь внешними обстоятельствами[357]. К тому же я не представляю себе, что могло его заставить богохульствовать. Он не был ни доцентом, ни теоретическим мыслителем и писателем; выжимать же из Бога угрозами и льстивыми речами деньги он не мог, вследствие чего и не ощущал раздражения от отказа. А зря такой человек усилия не тратит.

Лучшее выражение духа современной Италии — абсолютная невозможность появления там подобного характера и подобной деятельности; но с исторической точки зрения Аретино всегда будет иметь важное значение.

Глава III

Возрождение античности