Следы на мне - Евгений Гришковец

Мы сидели в фойе театра, к нам подходили зрители, благодарили за спектакль. Когда они узнавали Макса, то смеялись и благодарили его особенно.

— Зря вы так обольщаетесь! — сказал пожилой челябинский театральный критик, в старом и нечистом коричневом пиджаке, сказал и сильно затянулся сигаретой. — Не надо верить публике. А уж идти на поводу у зрительского смеха — это моветон, друг мой, — выпуская дым, обратился он к Максу и ко всем нам.

— Да уж! Устроить балаган и в очередной раз поиграть в любимые всеми доморощенными провинциальными театрами постмодернистские игрушки дело не хитрое! — поддержал коллегу молодой московский критик в модном тонком свитере и в модных брюках.

— А с другой стороны, как к себе привлечь внимание и удержать интерес публики в таком городе, как… как называется ваш городок? — спросила высокая барышня-критик с распущенными кудрявыми волосами и в модных маленьких очках.

— Простите, — неожиданно сказал ей Макс доверительным громким шёпотом. — Извините, посмотрите, у меня козявка из носа не торчит, а то я переживаю.

Вот так Макс боролся за живую жизнь и побеждал.

Всюду, где появлялся Макс, через некоторое время начиналось безудержное веселье. Вокруг него возникала атмосфера уюта и радости. И он всегда был в хорошем расположении духа. Всегда, имеется ввиду на людях, то есть, с нами, то есть, с кем-то. А что с ним происходило, когда он исчезал, я не знаю. Уверен, что он исчезал ещё и потому, что ему было плохо. А показываться другим людям в плохом настроении или страдающим он не хотел и не мог. Так что, видели мы его только в отличном настроении.

Постепенно денег у Макса становилось больше, а времени на репетиции всё меньше. Машина у него уже была новая, одежда ещё более добротная. Но Макс тянулся к нам, и то время, которое ему удавалось потратить на театр, он проживал радостно и самозабвенно.

Он выхватывал из жизни только ему заметные детали и увлекался ими. Однажды он посмотрел какой-то старый американский фильм времён 40-50-х годов ХХ века. Ему фильм так понравился, что он разволновался. Я не понимал, что ему там так понравилось. Фильм был так себе. А через месяц он явился в толстенном твидовом пиждаке с широкими ватными плечами и в широких брюках.

— Вот, — сказал он, — точно такой же пиджак, как у того адвоката из фильма. Как он мне понравился!

— Пиджак? — спросил я.

— Фильм! — ответил Макс удивлённо.

Макса очень тяготили любые бытовые неудобства. Он не любил поезда. Тесноту, духоту купе он переносил мучительно, а отсутствие душа в вагоне — болезненно. Он с трудом мог жить в тех общежитиях или ужасных гостиницах, в которых нам приходилось ночевать во время поездок на редкие фестивали самодеятельных театров. С его стремлением к чистоте и уюту, с его желанием, чтобы всё было удобно и хорошо, ему было трудно в таких поездках, и он в них не рвался. Но если ехал, то мужественно переносил трудности. Просто, было видно, что ему это даётся тяжелее всех, и радости для него в этих фестивалях не было никакой.

Ещё он совершенно не мог смотреть плохие спектакли. Он мучился, старался не смотреть на сцену и сбегал с плохих спектаклей при любой возможности. На фестивалях такое поведение не могло остаться незамеченным со стороны других участников. Ему было неудобно, но пересилить себя он не мог.

— Не могу я это смотреть! — жалобно говорил Макс. — Мне стыдно смотреть на сцену. Мне за людей стыдно. Мне кажется, что им так неудобно всё это изображать и всё это говорить. Мне, прямо, плохо становится. Я лучше вообще не буду ходить на спектакли. А то перестану любить театр совсем. А ещё, спросят меня, как мне то, что я увидел. Что я им скажу? Лучше я скажу, что не видел и всё.

Через какое-то время Макс перестал ездить на фестивали и стал больше и больше отдаляться от театра. Но наша дружеская связь не прервалась. Мы даже больше стали общаться вне репетиций. Мы посещали вместе разные светские мероприятия. Макс в этом смысле был лучший компаньон, и у него всегда были деньги.

Девушкам он представлялся Артуром или Эриком. Он всегда был готов к шалости или розыгрышу. Но шалил он и разыгрывал людей не обидно, не из желания посмеяться над кем-то или зло пошутить. Он шалил ради шалости и ради игры. Если же Макс видел, что игра заходит слишком далеко или разыгрываемый им человек не способен оценить шутку, а скорее, обидится, Макс тогда открывал карты, раскалывался и весело смеялся над самим же собой.

Помню, это, кстати, случилось в Москве, мы сидели в каком-то кабачке, и пили пиво у барной стойки. Рядом сидел симпатичный, выпивший мужик. Как-то, слово за слово, мы разговорились. Он был из Ростова-на-Дону, а мы сказали, что мы из Кемерова.

— А чем вы там занимаетесь? — спросил мужика я.

— У меня там молочное производство, — гордо ответил мужик. — Производственное объединение «Молоко». Такое вот оригинальное название.

— Коллега! — радостно почти заорал на всё заведение Макс. — Ну надо же! Вот так сидеть, пить пиво и встретить коллегу!

— Вы тоже молочник? — удивился мужик.

— Кемеровский молочный комбинат № 1, - не задумываясь, и бегло сказал Макс. — Имею честь руководить старейшим молочным производством в городе.

Я вытаращил глаза, но мужик и Макс уже забыли про меня. У них пошёл какой-то очень специальный разговор. Макс говорил, что его комбинат перешёл на использование только голландских, породистых коров, но оборудование он предпочитает немецкое. Мужик соглашался. В общем, они проговорили больше часа и здорово напились.

— Макс, откуда ты всё это знаешь? — спросил я пьяного Макса, когда мы расстались с мужиком.

— Ничего я не знаю, — ответил он, улыбаясь всей физиономией. — Так, новости видел про молочную ферму и всё. А молочный комбинат № 1 — это выдумал. Но, наверное, такой в каждом городе есть.

— А зачем?

— А что ему рассказывать? Что ты режиссер непонятного театра из Кемерова? А про себя, что ему сказать? Что я недоучившийся математик, бизнесмен, артист и весёлый человек? Он бы разговаривать с нами не стал. А так, ушёл счастливый. И ему было не так одиноко в Москве с нами. И мне было весело. Он даже не догадался. А про тебя я сказал, что у тебя фабрика по производству спичек. Он тебя тоже сразу зауважал.

Макс не упускал ни одной важной детали жизни. Только у его взгляда была очень особенная оптика. Он выдёргивал из окружающего пейзажа всё, что мог увидеть и оценить только он один. Только он мог позвонить мне рано утром для того, чтобы…

— Представляешь, еду сейчас по городу и вижу мужика, который ковыряется в мусорном баке, а на нём такой плюшевый пиджак с эмблемой «Нью Орлеан юнивёрсити». И он, главное, в белых перчатках копается в помойке. Забавно, правда? Ну, ладно, извини, что разбудил.

Или он мог заехать за мной вечером…

— Слушай, поехали! Видел потрясающую вещь! Надо посмотреть! Тебе понравится, ты будешь доволен.