Акведук на миллион - Лев Портной

А тут я, выдающий себя за Петрушу Рябченко!

Можно ли отступить от своего замысла? Размышлять было некогда.

Я бросился в закуток и перевернул сундук, вытряхнув содержимое на пол. Нашел паспорт и подорожную, сунул за пазуху и бросился к выходу.

Распахнув дверь, я ненароком столкнул с крыльца Чоглокова. Шедший следом Репа подхватил надворного советника.

— Едем! Едем отсюда! — заторопил я.

— Господи! Опять спешка! Мы же условились выпить чаю! — запротестовал Чоглоков.

— Выпьем на следующей станции! — скомандовал я. — Сюда даже входить не стоит! Свинство невиданное! Чиновник с постояльцем напились до скотского состояния!

Я взял надворного советника под локоть и потащил к карете. Мы расселись по местам и вновь тронулись прочь из Тосны. Я несколько раз глубоко вздохнул, чтобы хоть сколько-то успокоиться и поразмыслить над случившимся, но тут раздался встревоженный голос Чоглокова:

— А что у вас, Петр Ардалионович, с рукою?

Я вздрогнул от ужаса и осенил себя крестом. Надворный советник именовал меня именем только что убитого человека. Чоглоков подался вперед, перехватил мою руку и повернул к свету. Рука оказалась в крови.

— Ах это?! — с отвращением промолвил я. — Там… пьяный комиссар расквасил себе нос…

— Да вы и мундир себе весь изгваздали, — с сочувствием заметил надворный советник.

Яков окинул меня подозрительным взглядом, но ничего не сказал — подумал, наверное, что я разбил физиономию Рябченко в борьбе за документы. Эх, знал бы отставной штабс-капитан, что случилось на самом деле!

Чоглоков остановил карету и достал фляжку с водою. Я вышел на улицу, отер руку, влажным платком прошелся по кровавым пятнам на одежде. Репа с неодобрением наблюдал за мною, я же ломал голову: стоит ли говорить ему об убийствах? И вдруг поймал себя на мысли, что и разбойник находится где-то рядом, возможно, следит за нами! Кто он и что ему нужно?!

Затем подумал о графине де ла Тровайола, но тут же тревогу отбросил. В Тосне ее давно уж не было, она отправилась в Санкт-Петербург, причем налегке. Вероятно, разбойник позарился только на Петрушу Рябченко, на одинокого пьяного путешественника с внушительным сундуком… Да, но сундук-то остался нетронутым! Почему? Грабителя спугнул почтовый комиссар? А что, если это был вовсе не вор, а убийца, подосланный разделаться со столичным ревизором господином Рябченко?!

И что делать мне? Когда обнаружится, что Рябченко мертв, главным подозреваемым стану я. Да что — подозреваемым? Даже отставной штабс-капитан Репа, и тот навряд ли усомнится в том, что именно я убил Петрушу!

Кстати, вот появлюсь в Москве под личиной Рябченко, то-то удивятся заговорщики, нанявшие убийцу. Вероятно, посчитают, что убили не того. А если захотят исправить промашку немедленно?!

Мы с Репой сидели по ходу движения. Штабс-капитан почесывал за ушами котенка. Розьер мурчал от удовольствия, а на меня бросал исключительно неприязненные взгляды. Боюсь, и я смотрел на весь окружающий мир и котенка в частности отнюдь не ангельским взором. Чоглоков разместился напротив на маленьком диванчике в половину ширины кареты. В левом переднем углу экипажа находилась печурка с выведенной через крышу трубой.

Золотая осень услаждала взгляд, и я немного хандрил. Вот же, думал, выпал случай столь красивый октябрь переживать со случайными попутчиками. Ах, как шуршала листва под сапожками Алессандрины! Каким румянцем горели ее щеки на свежем предзимнем воздухе! А меня куда-то несло в компании с пышным отставным штабс-капитаном и слащавым надворным советником… Не с вами, не с вами, господа, я мечтал разделить осеннее очарование — с графиней, с Алессандриной. Ах, почему она не поехала с нами?..

Мысли перескочили на несчастных убитых. Чем больше я думал об этом случае, тем глубже уверялся, что Рябченко и почтовый комиссар стали жертвами не грабителя, а нанятого убийцы. И их смерть оказалась в одном ряду со смертью неизвестного на Моховой. Тяжкое чувство вины не отпускало меня. Присвоив личину Рябченко, я допустил святотатство. Все-таки какой-никакой, а был человек. Со своими слабостями, конечно, но ведь он кого-то любил, а кто-то любил его. Вот и дядя его Михаил Федотович опекал, как мог, племянника. А теперь Петруша убит и брошен на почтовой станции, и никто из близких не знает о его участи…

Между прочим, ежели не изобличу в считаные дни заговорщиков, пожалуй, именно меня повесят за эти преступления.

Яков весь путь балагурил. А я не решался рассказать о случившемся в Тосне. Штабс-капитан не одобрил бы бегства, — а как еще расценивать мой поступок? Обнаружив трупы, я предпочел скрыться вместо того, чтобы сделать то, что должен сделать в такой ситуации человек, гражданин, христианин, в конце концов. И ответственность за принятое решение не хотелось делить с ни в чем не повинным штабс-капитаном.

Останься мы разбираться, пришлось бы объяснять господину Чоглокову, что я вовсе не Рябченко, а самозванец, и весь мой план пошел бы прахом.

С другой стороны, чем дольше я откладывал разговор со штабс-капитаном, тем меньше мог рассчитывать на его доверие в будущем. А его поддержка могла ох как понадобиться!

Интересно, что будет, когда замышлявшие убийство злодеи увидят жертву живой и невредимой? Наверняка пошлют новых душегубцев, и находящийся рядом Яков окажется в смертельной опасности.

Размышляя об убийствах, я пришел к выводу, что в деле участвовали разные партии. Безусловно, Чоглоков не знал о том, что петербургского ревизора убьют. Иначе стал бы он тратить деньги на подкуп!

На одной из станций я изучил документы, к сожалению, изрядно вымазанные кровью. Выяснилось, что коллежский секретарь Рябченко состоит на службе чиновником особых поручений при министре финансов. Я приосанился и взглянул в зеркало, примериваясь: каково это — относиться к десятому классу Табели о рангах? Однако плечи мои быстро поникли: все же служить товарищем министра, как Поло, куда завиднее.

Я старался следить за анекдотами штабс-капитана Репы. Время за его рассказами летело быстрее и куда приятнее, нежели за моими размышлениями.

Последнюю остановку мы сделали возле Петровского путевого дворца.

— Прямо-таки торт со взбитыми сливками, — язвительно промолвил Яков.

— Смешение стилей, — с серьезным видом откликнулся Чоглоков. — Мавританское зодчество с готикой. Здесь останавливался государь по пути в Москву…

— Знаем-знаем, не умничай, Федя, — махнул я рукой.

— Кстати, господа. — Он поднял палец, показывая этим жестом, будто ему в голову пришло нечто стоящее. — А почему вам не остановиться во дворце генерал-губернатора?

— Неужто ты всех желающих разместить там можешь? — спросил я. — Ладно, поехали, на месте разберемся.

Вскоре перед нами поднялся черно-белый с оранжевыми обводами шлагбаум Тверской заставы — мы приехали в Москву.