Альт-летчик - Комбат Найтов

Мы ушли на вертикаль, выполнить которую «Сопвич» не мог. А заодно показали, что «не все йогурты одинаково полезны», и не все карты раскрыты. Мы оба крутим лебедки «уборки шасси». Поплавки вообще-то не убираются, но можно «сложить ноги и подтянуть их к фюзеляжу, существенно уменьшив лобовое сопротивление, что мы и сделали на боевом развороте. «Сопвич» имел форсированный до 135 сил «Ghome», названный по имени инженера, который это сделал: «Клерже» или «Clerget». Большой гироскопический момент хорошо позволял развернуть машину влево, радиус разворота составлял всего 15 метров, а вот вправо он практически не разворачивался. Мы обладали преимуществом в высоте, скорости и одинаково быстро крутились в обе стороны. Плюс у нас четыре пулемета на каждой машине. Убивать англичанина я не хотел, но прощать «белому сахибу» открытие по мне огня без предупреждения намерен не был. После прижатия поплавков и «паучьих лапок» стоек мы быстро набрали скорость на пикировании, а строй англичан развалился еще до этого, каждый из них отвернул после атаки влево, пока мы выполняли боевой разворот, однако самолетик с красными законцовками я запомнил, и резко свалился на него, зависать за ним не стал, требовалось просто его пугнуть как следует. Дал короткую из всех точек по плоскостям и ушел вверх вправо, на разворот, с атакой еще одного наглеца снизу-вверх по мотору из перевернутого положения. Кстати, Клерже ликвидировал «ахиллесову пяту» ротативных двигателей: даже если двигатель срывался с единственной опоры, он не улетал вниз, а оставался внутри отражателя выхлопа, который имел множественное крепление к фюзеляжу. Самолет с оторвавшимся двигателем не терял центровку и мог планировать, что и произошло с обеими машинами. Еще одного успел подбить Борис, но вести затяжной бой нам было неинтересно. Мы приложили руки к шлемам и показали свой курс: на юго-восток. Преследовать нас летчики не решились. Несмотря на то, что их оставалось девять, скорость, с которой в одном заходе они потеряли три самолета, их впечатлила. Бой длился всего 4 с половиной минуты. Больше нас никто даже и не пытался перехватить до самой линии фронта, которая проходила не так далеко от Парижа. У Шато-Тьери мы наблюдали и воздушный бой, видели разведчиков и бомбардировщики. От желающих нас атаковать мы оторвались. Здесь вовсю шла война, которая для нас закончилась. Через два с половиной часа после прохода Тьери, где воевал и погиб брат Щербачева, мы приводнились в устье Роны на Женевском озере. Не скажу, что нам там здорово обрадовались!

Встали мы неподалеку от знаменитого фонтана, который действовал тогда не круглосуточно и ежедневно, как сейчас, а только в дни праздников. Рядом находилось полицейское транспортное управление, которое не замедлило поинтересоваться: кто прилетел, зачем и на какое время. Мне здесь было значительно проще, чем в Англии: французский здесь понимают и предпочитают говорить на нем. Борис немного мучился: его школьных знаний с трудом хватало, чтобы даже заказать завтрак. Тем не менее деваться было некуда: нас объявили дезертирами и предателями. Все было перевернуто с ног на голову, англичане требовали нашего ареста, российский консул помогать нам отказался. В приватной беседе консул Дворжецкий поделился тем, какое давление на него оказывают союзники. Петроград открещивался от решения вопроса, но спустя неделю я встретился с товарищами Еленой Блониной и Надеждой Рыбкиной[4], которые передали мне новые документы на имя умершего от туберкулеза Александра Михайловского, на случай ухода на нелегальное положение. Борису пришлось улететь в Рени, он действовал по моему приказу и обвинять его было не в чем, поэтому он повез в Петроград мое письмо к командующему Александру Михайловичу, с моими объяснениями: что произошло в Англии. Лишь после этого Россия официально объявила, что я нахожусь в длительной командировке в Швейцарии, и предоставила мне дипломатический паспорт, что позволило мне участвовать в суде на полном легальном основании и выиграть арбитраж. Швейцарцам так ничего и не досталось.

С Владимиром Ильичом мы встретились лишь после того, как мое положение в Швейцарии стабилизировалось. Официально я стал числиться военным атташе при посольстве России. Но оно находилось в Берне, а не в Женеве, и бывал я там всего пару раз, так как дел хватало и здесь. В начале января 1916 года мной, наконец, было получено письмо из Петрограда, которое привез возвратившийся Борис Александрович. В пакете находилось и несколько приказов по Адмиралтейству, на одном из которых была личная печать Николая и его росчерк. Не знаю: чего это стоило Александру Михайловичу. После прочтения пришлось переодеваться в генеральский мундир и на авто добираться до Берна. Борис был назначен моим адъютантом. Предыдущий военный атташе полковник Колыванов убыл в Париж, где принимал участие в формировании «Русского легиона», да так там и остался. Человек он был деятельный, и службой в швейцарском посольстве тяготился. Посланником в Швейцарии в то время был Василий Романович фон Бахерахт, из потомственных дипломатов, первый муж известной кокетки и писательницы Терезы фон Струве. Но то были времена его бурной молодости. В России он практически не бывал и говорил с сильным немецким акцентом. Берн – немецкоязычный город. Тем не менее личное послание великого князя сделало его послушным исполнителем воли императорского дома. Его предложение быстренько переселиться в посольство и навести порядок в делах атташата было мной отвергнуто, дескать, имею тайные и важные поручения великого князя и арбитражный суд в Женеве, так что, спасибо за предложение, но каждый из нас будет заниматься своими делами. Ссылочку на местонахождение военного атташе можете сделать. Василий Романович только поинтересовался тем, насколько презентабельным выглядит арендованный мной особнячок на берегу Женевского озера. Особнячок принадлежал господину Путилову, известному российскому фабриканту, точнее, его жене Екатерине Ивановне, но с 1880 года переходил из рук в руки, и постоянно там никто не проживал. Сдавался в аренду или субаренду. Тем не менее имел достаточно привлекательный вид. Плюс, что было немаловажно, на его территории было много хозяйственных построек, незаметно расположенных за главным зданием. Эдакая усадьба, роскошный вид на которую открывался с двух сторон: со стороны озера и от главного входа. Все «хозяйство» было отделено густыми кустами и аллеями с деревьями. Место мы осматривали вместе с Еленой Блониной, она давно проживала здесь и знала «подноготную» Женевы и доходных домов в ней. До войны этот особняк пользовался успехом у высшего света Петербурга на летний отдых и в качестве жилья для лечения туберкулеза. Сама Инесса Федоровна одно время проживала в нем и сохранила приятные воспоминания о времени, проведенном в этом доме. Меня устраивал довольно мощный причал и достаточно большой ангар со слипом, в котором некогда находились и хранились многочисленные катера и лодки. От былой флотилии остались слезы, поэтому расширив его ворота, мы организовали там стоянку для двух самолетов-амфибий.

Попав в инструментальную «Мекку» мира, было бы большим ротозейством не воспользоваться этим! В первую очередь я перевел все средства из Государственного банка России в швейцарский SBC, Swiss Bank Corporation и полностью избавился от российских рублей, которые продолжали обесцениваться на международном рынке. В середине января заплатил налог за разрешение заняться «экономической деятельностью», причем начал я вторжение в швейцарскую индустрию с того, что представил частично бронированный мотодельтаплан, собранный в течение нескольких дней в Путиловском доме. Правда, двигатель для него пришлось «импортировать» из России. Его привез Борис в бомболюке своего самолета. Дело было в том, что Швейцария выходила из кризиса 1914 года. Тогда в июне она объявила мобилизацию и собрала на границе с Францией полумиллионную армию: 250 000 в линейных дивизиях и еще столько же во вспомогательных частях. Причем страна больше опасалась агрессии со стороны Антанты, чем со стороны Центральных держав. Вступление Италии в войну на стороне Антанты было абсолютно неприемлемо для Берна, и вызвало серьезную нехватку рабочих рук на предприятиях страны. Платили же в армии гораздо меньше, чем люди зарабатывали у станков и кульманов. Из-за массовых забастовок пришлось сокращать ряды «защитников отечества», тем более что нападать на нее никто не собирался. Хотя пограничных инцидентов, числом более тысячи, хватало. Тем не менее она и Лихтенштейн оставались единственными мирными странами в центральной Европе. Урон от мобилизации еще продолжал сказываться на активности предпринимателей. Я же предлагал купить универсальное средство для организации разведывательных полетов вдоль границ, тем более что экипаж мотодельтаплана был вооружен, а корпус имел противопульное бронирование. Нейтральная Швеция бралась доставить легкие двигатели, без дела валяющиеся на складах в Гатчине. Организовать переброску их из Италии в Женеву большой сложности не представляло. Плюс для любителей горных лыж предлагался надежный и относительно дешёвый УТД-1, также не нашедший своего места в войсках. Батальон дельтапланеристов был потерян в Польше из-за плохой организации десанта и слабой сети метеостанций. Его забросили в тыл, а снабдить боеприпасами и продовольствием не смогли из-за установившегося плотного тумана и проливных дождей. Более его не восстанавливали, так как десантное отделение в Гатчинской школе просто разогнали. Спрос на дельтапланы в самой России находился на нуле, во время войны этим никто не интересовался. Сильнейший кризис подорвал финансовое здоровье нации. А поставщики всего и вся в армию четко держали нос по ветру: у кого можно закупать, а у кого нет.