Николай II: жизнь и смерть - Эдвард Радзинский

На обратном пути Николай завернул в резиденцию Вилли — в Потсдам: стрелка русского политического компаса должна ровно стоять между Англией и Германией.

Умер Бухарский эмир, и тогда же, в ноябре 1910 года, умер Толстой. (На донесении о смерти Толстого Николай написал, что умер великий художник и Бог ему судья.) В феврале 1911 года праздновали 50 лет освобождения крестьян. Всего 50 лет назад люди в его стране жили рабами… Были торжества в Киеве, открытие памятника Александру II.

Во время празднеств в честь одного убиенного реформатора был убит другой великий реформатор — Столыпин. Министра застрелили на глазах Николая. Смертельно раненный, Столыпин успел перекрестить царя…

Николай сам описал гибель своего министра:

«Мы только что вышли из ложи во время второго антракта… В это время мы услышали два звука, похожие на стук падающего предмета. Я подумал, что сверху кому-то на голову свалился бинокль, и вбежал в ложу… Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые кого-то тащили. Несколько дам кричали, и прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся ко мне и благословил воздух левой рукой… Только тут я заметил, что на кителе у него и на правой руке кровь… Ольга и Татьяна вошли в ложу за мною…» (Письмо к матери.) Так его дети впервые увидели убийство…

Столыпин был слишком независим, слишком далеко идущими могли стать его реформы… Да, Николай готовил отставку Столыпина. Но все знали железный характер министра и знали, как часто менял царь свои решения… И вот опять «полиция не уследила», и опять убийцей оказался революционер, завербованный в агенты Департаментом полиции… Опять тень всесильной спецслужбы?

Именно об этом 15 октября в Думе левыми был сделан запрос, который приводит в своей книге «Годы» В.Шульгин:

«Можно указать, что за последнее десятилетие мы имели целый ряд аналогичных убийств русских сановников при содействии чинов политической охраны. Никто не сомневается, что убийства министра внутренних дел Плеве, уфимского губернатора Богдановича … великого князя Сергея Александровича… организованы сотрудником охраны, известным провокатором Азефом… Повсюду инсценируются издания нелегальной литературы, мастерские бомб, подготовка террористических актов… Она (спецслужба. — Авт.) стала орудием междоусобной борьбы лиц и групп правительственных сфер между собою… Столыпин, который, по словам князя Мещерского, говорил при жизни „охранник убьет меня…“, погиб от руки охранника при содействии высших чинов охраны…»

Царь предпочел не думать об этих страшных догадках, ибо знал: человеческая судьба — жизнь и смерть — все предопределено, все есть Божий промысл.

Видимо, эти его мысли изложила Аликс преемнику Столыпина, графу Коковцову:

«Верьте мне, не надо так жалеть тех, кого не стало… Я уверена, каждый исполняет свою роль и свое назначение… И если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль… Столыпин умер, чтобы уступить место Вам…»

Наступил 1913 год — вершина процветания империи и год великого юбилея: 300 лет правили Россией его предки и русская история делилась по их именам. И вот ему послал Господь в благополучии встретить торжественную дату.

В благополучии? Да, после реформ Столыпина начинается невиданный подъем. Европа с изумлением наблюдает за поднимающимся гигантом. Правительство Франции направляет в Россию экономиста Эдмона Тэри, который в книге «Россия в 1914 году» писал: «Ни один из европейских народов не имеет подобных результатов… к середине столетия Россия будет доминировать в Европе».

В стране — интеллектуальный взрыв. Родина Толстого и Чехова становится лабораторией грядущего искусства XX века: Малевич, Кандинский, Шагал, Хлебников, Маяковский, Рахманинов, Скрябин, Стравинский, Станиславский, Мейерхольд…

Но все эти радостные изменения только пугали царя. Москва — древняя столица, где совсем недавно все дышало милым его сердцу прошлым… И вот на глазах этот город-усадьба исчез: дымили фабричные трубы, возводились огромные дома, и в столице московских царей правили денежные тузы с Таганки и Замоскворечья. «Манчестер ворвался в Царьград…» То же — в Петербурге…

Да, чем больше богатела его страна, тем большее он испытывал одиночество. Просвещенное общество дружно называло его царскую власть азиатчиной и мечтало соединить Россию с Европой. Смутное, тревожное будущее придвинулось вплотную — и сотворили его Витте и Столыпин… Мог ли он любить своих великих министров?

Но он по-прежнему верил: все это заблуждения интеллигенции — мужик боится Европы. Недоверие к «немцам» (так издавна на Руси называли иностранцев) и священная царская власть — в народной крови.

(Кто оказался прав? Да, скоро народная революция уничтожит царскую власть. Чтобы через десяток лет пришли новые революционные цари, и Россия на долгие десятилетия отгородилась от Европы!)

В день трехсотлетия династии в Мариинском театре шла опера «Жизнь за царя». В Казанском соборе во время торжественного богослужения два голубя кружили под куполом. Николай стоял рядом с сыном, и ему показалось это прекрасным предзнаменованием. Саровский святой оказался прав: вторая половина царствования — в процветании.

Во время торжеств Аликс беспричинно и часто рыдала, ее преследовали головные боли и невыразимая грусть. «Я руина», — повторяла она среди всех этих празднеств. Династии оставалось жить четыре года.

А тогда все казалось таким незыблемым!

Из дневника:

«21 февраля 1913 года. Четверг. День празднования трехсотлетия царствования был светлый и совсем весенний. В 12 с четвертью я с Алексеем в коляске, мамґа и Аликс в русской карете (Как им трудно было теперь сидеть в одной карете! — Авт.) и, наконец, все дочери в ландо — тронулись в Казанский собор. Впереди сотня конвоя, сзади тоже сотня…

В соборе был отслужен торжественный молебен и прочитан манифест. Вернулись в Зимний тем же порядком… Настроение было радостное, напоминавшее мне коронацию. Завтракали с мамґа. В 3.45 все собрались в Малахитовой. А в концертной принимали поздравления до пяти с половиной часов. Прошло около тысячи пятисот человек. Аликс устала очень и легла…

Читал и разбирал море телеграмм… Смотрел в окна на иллюминацию и на свечение прожекторов из башни адмиралтейства. Дул крепкий зюйд-вест».

Но «настроение было радостное» — не запоминается. Запоминается — «Аликс устала очень и легла» и молчаливый одинокий человек, глядящий из окна на праздничные огни…

«Мне было так грустно, когда я видела твою одинокую фигуру», — напишет она ему в письме.

Одиночество… Только Семья. Аликс, дети и он.

Друзей юности Михайловичей он теперь приглашает редко.

Сергей Михайлович по-прежнему — со стареющей Матильдой (эта «ужасная женщина» — запретная тема в Семье).

Николай Михайлович — либеральный историк, председатель Русского исторического общества (того самого, где почетным председателем был сам Николай). Автор монументальной биографии Александра I, он увлекается таинственными легендами о странной смерти своего предка и загадочным старцем Федором Кузьмичем, появившимся после смерти Александра в Сибири. Тщетно пытается он найти разгадку в семейном романовском архиве.