Плач Минотавра - Хавьер Аспетья

Устав бродить, мы присели отдохнуть в тени одного из садов подальше от факелов. Я знал, что до того момента, когда Пасифая принесет в жертву ягненка и начнется оргия, оставалось совсем немного.

— Мы уже достаточно увидели, господин, — сказал я, всеми силами изображая чрезмерную усталость. — Это место безобидно.

Минос жестом приказал мне умолкнуть. Неподалеку от нас мирно беседовали два пастуха.

— Наш царь Минос — жирный, безмозглый болван, — говорил первый. — Я сам участвовал в ритуальных оргиях с царицей и отлично знаю, что дети Пасифаи настолько же его, насколько и мои. Я могу сказать ему это в лицо, если потребуется.

— Еще бы, — отвечал ему второй. — Я уверен, что, если бы ты сказал это ему, он бы лишь стыдливо потупил взгляд, подобно лисе, пойманной в курятнике.

Сидевшего рядом со мной Миноса буквально передернуло от гнева, и он действительно спрятал голову, но не от стыда, а лишь опасаясь быть узнанным. Ослепленный яростью, царь даже не понял, что пастухи отлично знали, кто сидит рядом с ними, и издевались над ним, пользуясь тем, что он боялся раскрыть себя.

— Пошли отсюда, — яростно прошипел мне Минос.

Мы вышли на центральную площадь как раз в тот момент, когда Пасифая потрясала перед толпой головой жертвенного ягненка. Завидев ее, Минос остановился.

— Старая ведьма, — только и процедил он сквозь зубы.

И застыл в растерянности, не обращая внимания на мой жалобный взгляд, молящий о том, чтобы поскорее убраться отсюда. Я отказался от освященного вина, царь же принял кубок и осушил его одним махом, по-ахейски.

— А это, верно, работа Дедала, — удивленно воскликнул он, указывая на статую быка Диониса, взгромоздившегося на корову Пасифаю. — Так, значит, моих даров ему было мало; что ж, ладно, теперь-то он получит от меня сполна.

Когда началась оргия, Минос все старался не потерять из виду царицу. Я понял, что мы не уйдем, пока он не увидит ее в объятиях другого мужчины. Царь, кулаками прокладывая себе путь, пробился к жертвенному алтарю и вслед за царицей, сопровождаемой измазанным в крови ягненка юношей, вошел в сад. Я предпочел постоять в стороне, пока опозоренный Минос наблюдал за своим бесчестьем. Потом мы снова вышли на площадь, где вовсю разыгралась оргия. Минос взял еще амброзии, потом еще и еще. Несколько часов он просто ходил в полуобморочном состоянии, отбросив капюшон. Потом царь вспомнил, что пришел сюда не один. Найдя меня взглядом, он подал мне знак. Мы наконец-то возвращались во дворец.

Но прежде чем мы ушли, царя ждало еще одно потрясение. Рука его метнулась к рукояти меча, но на поясе ничего не было. Минос увидел, как его дочь Ариадна, нагая, отдавалась Пириту и какому-то чужеземцу. Царь попытался отмахнуться от страшного видения, затем повернулся и продолжил свой путь. Я же какое-то время не мог сдвинуться с места, поглощенный страстным, прерывистым ритмом, в котором двигались их тела. Когда я догнал Миноса, он пьяным голосом сказал мне:

— Послушай меня, Полиид: об этом никто не должен знать.

— Клянусь самим Зевсом, — тут же ответил я, — что не открою ни одной живой душе, что я видел и слышал этой ночью.

— Вот и молодец! — воскликнул царь и мешком повалился на землю.

Мне пришлось обратиться за помощью к двум критским пастухам, которые шли за нами, погрузившись в бесконечный, монотонный спор. Я понял, кто передо мной, лишь когда они продолжили путь, взвалив на плечи бесчувственного царя.

— Поскольку я отец Ариадны, — сказал тот, что нес Миноса за плечи, — я могу войти во дворец и при царе сказать девчонке: «Дочка, начисть-ка мне сандалии из змеиной кожи, да пошустрее». Как тебе кажется, это будет достаточно по-ахейски?

— Очень по-ахейски, да, — ответил ему тот, что нес царя за ноги. — Я уверен, это у тебя здорово бы получилось. А еще ты мог бы сказать твоему сыну Главку: «Малой, принеси-ка мне копье и щит, я собираюсь поохотиться на кабана».

Не обращая внимания на их шутки, я плелся за пастухами, умирая от желания сомкнуть глаза и поспать. Даже раздавленный мыслью о том, что Ариадна никогда не будет моей, я не уставал поражаться тому, насколько точным оказалось пророчество Главка: «Темная сторона Кносса разобьет твое сердце и навсегда запечатает тебе рот». А еще я боялся встретить завтрашний день: я слишком много знал, и царю вполне могло прийти в голову, что проще отделаться от меня, чем в страхе ожидать, что у меня развяжется язык.

На следующее утро, выйдя в центральный двор, первое, что я увидел, была насаженная на кол голова моряка, любившего Ариадну прошлой ночью. Убедившись, что за мной никто не следит, я разыскал Пирита и поведал ему о вчерашней вылазке Миноса в Магог и о том, как печально закончилась она для товарища Пирита по любовным утехам. Афинянин сказал мне, что я тоже в опасности, и предложил бежать вместе. Я высмеял его трусость. Он попросил меня передать Ариадне, что вернется. Я посмеялся над его самовлюбленностью. Он дал мне пощечину, и я высмеял его неумение держать себя в руках.

— Поступай, как знаешь! — бросил он мне, несколько поостыв и лихорадочно собирая в узелок те подарки Ариадны, что мог увезти с собой. — Как бы то ни было, афиняне, над которыми ты так смеешься, никогда не забывают оказанной им услуги. Я обязан тебе жизнью.

Когда он направился к выходу, я посмеялся над его афинской напыщенностью.

Два дня спустя Дедал пригласил меня прогуляться, и я попытался прочесть на его бесстрастном лице, пришел ли мой час. Я не нашел никакого предлога, чтобы отказаться, но, если царский советник и вправду пришел, чтобы привести в исполнение приговор, толку от моих отговорок было бы немного.

— Мне что-нибудь взять с собой?

— А что ты хочешь взять? — спросил он меня со своей загадочной улыбкой.

Мы уселись на носилки. Я сразу заметил, что нас окружали солдаты из личной гвардии Миноса. Когда же носильщики взяли курс на гору Юктас, моя дальнейшая судьба стала мне абсолютно ясна. Храбрость никогда не была моим достоинством. Мне пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы не разрыдаться.

Посредине пути Дедал предложил оставить носилки и пройтись пешком. Я согласился. Тело отказывалось мне повиноваться, словно я уже был мертв.

— Ты знаешь, куда мы идем? — спросил он меня.

— Более или менее.

— Умный мальчик. Скажи мне, что ты сделал, чтобы умереть молодым?

Я задумался. Не то чтобы я боялся нарушить клятву, данную под угрозой именем Зевса, просто Дедал никогда не внушал мне особого доверия.

— Ты зря молчишь, — продолжил он. — У тебя почти не осталось надежды. Я один из немногих, кто все еще может тебе помочь: не забывай, я знаю секрет лабиринта. Я попробую угадать: Минос видел, как Ариадна ночью пробралась в твои покои, так?

Дедал был прав: я мог попытаться спастись, лишь рассказав ему, что он тоже в опасности, поскольку Минос считал, что мастер в сговоре с Пасифаей. Я ни разу не видел Дедала в Магоге, но не знать о существовании тайного города он не мог. Об этом свидетельствовала статуя на центральной площади. Его умение разгадывать тайны Кносса уже не нуждалось в доказательствах, но, несмотря на двуличность мастера, Госпожа Луны предпочитала держать его при себе: пусть лучше знаток лабиринта будет ненадежным союзником, чем заклятым врагом.