Око Марены - Валерий Елманов

Любиму даже не понадобилось раздвигать густые ветви, чтобы добраться до ствола. Они сами пропустили воина под уютный покров и вновь сомкнулись за ним, отгораживая березовского парня от окружающего мира. И странное дело – не было уже на ее ветвях листьев, но все, что осталось по ту сторону за этим природным шатром, как-то поблекло и резко отдалилось в далекие дали.

«А ты молодец, что не испужался», – поощрил его неведомый голос, когда он осторожно коснулся рукой ствола.

– Ты кто? – ошеломленно спросил Любим. Вообще-то бабушка всегда рекомендовала ему в таких случаях осенять себя крестом и рассказывала много-много всяческих уловок, дабы расстроить козни лешего и прочих лесных обывателей. Однако ни одной из них ратник даже и не подумал воспользоваться, ибо все они были очень конкретны, то есть направлены индивидуально против непосредственно какой-то одной из нечисти, а Любим так толком и не разобрался – кто перед ним?

Ему было до жути страшно и в то же время до одури интересно. Последнее чувство, благодаря уютно горевшему невдалеке костру, пока пересиливало. К тому же сам голос был очень молодой, и веяло от него добротой, спокойствием и даже каким-то озорством.

Леший же, судя по бабкиным рассказам, голос имел грубый и хриплый, а лесавки[92]должны давным-давно спать. К тому же они почти и не разговаривают, только шуршат прошлогодней листвой, пугая запоздалых путников. Слепой листин?[93]Так он тоже молчун. Рассказывали, правда, что он любит девушек и иногда ворует их, но Любим вроде бы никаким боком на девушку не похож.

Ратник легонько коснулся рукой ствола и вздрогнул от игривого смеха.

– Щикотно, – пожаловался голос и посоветовал вкрадчиво: – А ты пониже возьмись – за стан меня обними.

Любим внял совету, и рука его бережно, едва касаясь гладкой коры, скользнула чуть ниже, там где ствол молодой березы становился чуточку тоньше.

– Вот, – с удовлетворением произнес голос. – Совсем другое дело.

– Так кто ты? – вновь поинтересовался Любим.

– А ты догадайся, – хихикнул голос и посоветовал: – Токмо не горлань во всю глотку – оглохнуть можно. Зачем язык надсаждаешь? Я и так хорошо слышу. Чай, не глухая.

– Ага, раз не глухая, значит… – но тут ратника заклинило. Тембр голоса – звонкий, ясный, девчоночий – совсем не подходил ни к одной из лесных обитательниц. Ни лесавки, ни жена листина никак не подпадали под него. Лешуха[94]вроде бы тоже не должна была так нахально заигрывать. Кто же может иметь такой славный, задорный голос? Разве только дите лешего, уродившееся девчонкой. Он уже было хотел высказать свою догадку вслух, но тут в голове вновь хихикнули и попрекнули:

– Ишь как мысли путаются. Аки мышки глупые бегают из стороны в сторону, а все не туда, куда надо, – и посулили: – С первого раза догадаешься – гостинцем одарю.

– Щедра ты на посулы, – откликнулся по привычке вслух Любим, надеясь, что голос скажет о себе что-нибудь эдакое, после чего на ум придет отгадка. Но не тут-то было.

– А тебе все едино не догадаться. Вовсе не о том мыслишь, – иронично заметил голос и печально вздохнул: – Вот потому-то нас так мало и осталось, что люди забывать стали.

Вроде бы ничего существенного из этих слов выжать было нельзя. Разве что попытаться вспомнить, о ком еще говорила или хотя бы мельком упоминала бабка. Однако ничего путного на ум не приходило, и Любим уже вздохнул было разочарованно, но тут яркое, как радуга после дождя, видение неожиданно всплыло в его памяти.

Приключилось с ним это давным-давно, в глубоком детстве, когда босоногий шестилетний мальчик заигрался в прятки с друзьями и, в очередной раз удачно схоронившись, так и уснул возле одинокой березки, растущей, как и эта, на опушке леса близ их деревни. До сих пор так и не определился он с выводом – то ли во сне он все увидел, то ли и впрямь спустилась к нему с березовых ветвей совершенно нагая красивая девушка с длинными распущенными волосами, ниспадающими до самых ягодиц и отливающими зеленью майской травы.

Зато он хорошо помнил, с какой тревогой расспрашивала его бабка, после того как он, уже под вечер, рассказал ей о своем загадочном сне, что делала девушка, что говорила и не касалась ли его своей рукой. Узнав же, что она улыбнулась, глядя на босоного мальчишку, и ласково погладила его по голове, старуха еще больше расстроилась.

В тот же вечер наварила она в горшках целую кучу корешков, долго шептала что-то над ними, а затем чуть ли не до утра читала странные, никогда ранее не слыханные Любимом молитвы, жгла, не жалея, перед иконами дорогие восковые свечи и время от времени сбрызгивала мальчика наговорной водой.

Уже ближе к рассвету, после того как запас свечей, молитв и воды исчерпался, она пришла к выводу, что всего этого мало, и принялась будить старого Зихно, дабы он срубил зловредную березу под самый корень.

Она уж было и сама собралась идти вместе с ним, чтобы даже место это накрепко заговорить, но тут в дело вмешался Любим. Уж очень жалко ему стало несчастную девушку, чье единственное жилище собрались порушить испуганные люди. От жалости он и придумал, что будто бы говорила она ему о том, что желает ему, Любиму, жить долго и счастливо и что не будет ему никаких хворей и болезней, пока продолжает расти эта береза. Бабка долго сопела, погруженная в тяжкие раздумья, после чего сокрушенно махнула рукой и оставила несчастное дерево в покое.

Приглядевшись же к внучку, который и впрямь рос на удивление здоровым и недоступным даже маломальской простуде, бабка и вовсе сменила гнев на милость и каждый год, ранней весной, повадилась привязывать на ветку то тоненькую цветочную ленту, то просто чистый обрывок старенькой одежи. И даже ежели год неурожайный приходился, то она, виновато вздыхая, навязывала шнурок или обрывок конопляной веревки, предварительно выкрашенной ею в луковой шелухе или ореховом отваре.

Не раз после того порывался Любим рассказать бабке о своем невинном обмане, да все как-то не решался, а спустя годы и вовсе махнул на это рукой. Но лишь один раз, в тот самый день, когда бабка читала наговоры, упомянула она имя таинственной обитательницы, живущей в березовых ветвях. Оно сейчас и всплыло в памяти Любима.

Как нельзя лучше имя это соответствовало звонкому девчоночьему голосу таинственной незнакомки, и потому ратник без колебаний отчетливо произнес его, уверенный, что он прав:

– Ты берегиня.

– Ой, – испугался голос. – И как мне теперь с гостинцем быть? Я ж уверена была, что не догадаешься ты.

– Ты лучше о себе расскажи, – снисходительно отмахнулся ратник. – А подарок ладно, не надо мне его.