Призраки не умеют лгать - Анна Сокол

— Бабушка никогда не поступила бы так со мной. Слышите, — в отчаянии, боясь хоть на мгновенье поверить его разумным, гладким объяснениям, я повысила голос.

— Нирра оставила записку. Написала от руки, — привёл он последний довод. — Одна строчка. Вернее цитата: "Нет власти большей, чем мы даём над собой сами". Знакомо?

На заре становления империи и развитии пси-науки было такое направление, как "изволичность". Его приверженцы считали, что власть блуждающих над живыми основана на слабоволии людей. То есть призрак атакует, только если ты позволяешь. Самовнушение — великая вещь, по историческим данным, "изволисты" шли на всё, чтобы подтвердить теорию. Они убивали, а потом с улыбкой выходили на суд мёртвых. И умирали с этой фразой на устах: "Нет власти большей, чем мы даём над собой сами". Блуждающему нет никакого дела до человеческих убеждений, религий, научных теорий и даже настроения.

Я неловким движением скинула руку старого бабушкиного, теперь, наверное, в кавычках, друга, встала и вышла в коридор.

— А как же документы?

— Лена.

Боясь передумать, я распахнула дверь кабинета, заставив её гулко стукнуться о стену.

Никто не потрудился задёрнуть шторы, комната показалась мне неприкрыто обнажённой, высвеченной солнцем и словно вывернутой наизнанку. Книжные полки и стеллаж для бумаг сверкали светлыми проплешинами пустоты; коляску отодвинули к стене; массивный стол без единого предмета, кроме бурого пятна, напоминающего лужицу от вина или портвейна.

— Лена, пожалуйста, — попросил Лисивин, остановившись в дверях.

— Она хотела показать дела по закрытой категории, — через силу продолжила я. — Как вы это себе представляете? Я, увидев её мёртвой, спокойно обойду стол. Найду бумаги и стану читать. Это, по-вашему, она планировала? Где документы? Их нет! Так почему не предположить, что именно из-за них её и убили?

— Алленария, — тихо ответил он, — ты сейчас расстроена. Я понимаю. Я тоже любил её.

Плечи поникли. Прожитые годы, не оставлявшие раньше на этом жизнерадостном человеке отметин, проступили на его лице морщинами, тёмными пятнами, так линии проступают на только что напечатанной фотографии. Из глаз на меня смотрела не доброта, а усталость.

— Твой Станин с утра у нас, выбивает доступ к этим делам, — сказал он напоследок, — и, скорей всего, получит. Если нет, покажу тебе их сам. Только попроси.

Илья вышел из кабинета, щелкнувший через несколько секунд замок подсказал, что квартира опустела, если не считать меня.

— Он не мой, — сев на пол я уткнулась лицом в колени. — Никогда не был и никогда не станет.

Мать Дмитрия вернулась на кухню так же стремительно, как и ушла. На стол лёг яркий зелёный прямоугольник. Перетянутая резинкой папка.

Галилианна провела по гладкой поверхности пластика руками.

— Я люблю своего сына, — с вызовом сказала она, — а любовь порой толкает нас на страшные поступки. Не буду ходить вокруг да около, — она подняла голову и впилась в меня глазами, — отец моего сына Дмитрия — Сергий Артахов.

В первый момент я впала в оцепенение, было непонятно, о чем вообще она говорит.

— Простите, что? — вежливо переспросила я.

— Повторяю: Дмитрий — сын Сергия Артахова, — чётко выделяя каждое слово, произнесла Галилианна. — Он твой брат, а это, с учётом ваших отношений, весьма существенно.

"Брат". Какое простое, доброе и страшное сочетание — твой брат. В детстве я мечтала о брате. Внутри раздулся ледяной пузырь, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я потрясла головой.

— Неправда, — отрицание, вот и всё, на что меня хватило, я ухватилась за него, спряталась как за ширму.

— Ты не обязана верить мне на слово, — сказала женщина и с тихим шелестом пододвинула папку в мою сторону.

Я подалась назад. Что бы там ни было, я к этому не притронусь.

— Тогда слушай, — правильно истолковала моё движение женщина. — Я забеременела на последнем курсе, Сергий проходил здесь преддипломную практику, — Галилианна перебирала тонкие белые листочки. — Он даже обрадовался. Поначалу. Обещал с матерью поговорить. Поговорил, — горькая усмешка, неприятно скривила красивое лицо женщины.

Я не хотела её слушать, но и не могла остановить.

— Больше я его не видела, — она вздохнула и продолжила более сухим тоном. — Дмитрий родился через неделю после экзаменов и зачётной постановки. Ни жилья, ни опыта, ни работы у меня не было, лишь диплом, на котором ещё не высохли печати. Упросила комендантшу не выгонять нас из общежития, — женщина вновь обратила взор на листки из папки.

Я внутренне сжалась. Всё, что она говорила, было всего лишь словами, пустым сотрясанием воздуха, звуком, областями высокого и низкого давления. Другое дело бумаги — материальные свидетели, подтверждения. Если бы возможно, я схватила бы их и выкинула в окно, и плевать, что это отдаёт трусостью.

— Рассказываю это не для того, чтобы вызвать жалость, — она тряхнула головой, и белые волосы веером рассыпались по плечам. — У меня было множество советчиков, и когда я дошла до точки, то воспользовалась одним из них. Дима был здоровым ребёнком, много кричал, хорошо ел. Днём искала работу, если могла оставить ребёнка с одной из девчонок, ночами укачивала сына и плакала. Соседки давно уже кормили нас за свой счёт. Но ребёнку они мало чем могли помочь, у нас не было даже кроватки. И однажды я сорвалась. Из-за ерунды, разбила единственную бутылочку.

Галилиана вынула из папки лист и положила передо мной.

— Я подала в суд иск о признании отцовства и назначении алиментов.

Смотреть на бумагу я не стала.

— Была назначена генетическая экспертиза. Тогда-то я и познакомилась с Ниррой Артаховой. Накануне слушания она пришла ко мне и подкупила. Сын Сергию был не нужен. Как бы он рос с грузом известной фамилии на шее, но фактически не признаваемый семьёй? Она убедила меня, что пользы от этого ребёнку не будет. Посулила немало выгод — место в императорском театре, плюс квартира, плюс денежное вознаграждение от неё лично. Я согласилась и отозвала иск. Сын так и остался с фамилией и отчеством по моему отцу.

По мере того, как женщина рассказывала, передо мной ложились листы бумаги, один за другим, документы, ксерокопии, заключения и выписки, материалы так и не рассмотренного тогда дела.

— Дима ничего не знал вплоть до окончания академии, — папка опустела.

— У моего сына выдающиеся пси-способности. А как могло быть иначе, с такой-то бабкой? — женщина оставила в покое пустую папку и закрыла лицо руками, — Я совершила ошибку, и сын вряд ли когда-нибудь простит меня. Гордость затмила мне разум. Решила: прошло столько лет; подумала: может, они одумались — он же такой талантливый, — она всхлипнула неожиданно, некрасиво, по-настоящему. — Не хотела, чтобы он прозябал у черта на рогах или стал мелким винтиком в большой системе, и обратилась к Нирре.