Меч Ронина - Диана Удовиченко

– Сакэ для сегуна! – потребовал один из самураев.

Служанки рванулись было выполнять приказ, Настя остановила:

– Я сама буду прислуживать сегуну.

Она на коленях подползла к столику, налила сакэ в чашку. Искоса бросила короткий взгляд на всемогущего человека. Он был толстым и малорослым даже для японца. На круглой, как блин, физиономии застыло отстраненно-величественное выражение. Настя даже мысленно посочувствовала Токугава: это ж как сложно, должно быть, все время помнить о собственной божественности. Вдруг почувствовала, что сердце на мгновение остановилось, словно его сжала невидимая рука, потом заколотилось учащенно. Душу скручивала невыносимая боль, и Насте стоило немалых усилий сохранить внешнее самообладание. К горю и ужасу примешивалась дикая злоба.

Тем временем сегун тоже рассматривал девушку. Выражение его лица не изменилось, но маленькие глазки маслено заблестели.

– Я помню тебя, – мягко проговорил он. – Ты Кумико, дочь Тоетоми Хидэери.

– Да, господин, – тихо ответила Настя.

Теперь до нее дошло: при виде Иэясу проснулось сознание Кумико, ее память – отсюда и боль, и ненависть. Еще бы: ведь именно Токугава предал ее отца, лишил Кумико семьи, отправил в публичный дом.

– Мои люди продали тебя сюда, – припоминал сегун. – Не так ли?

Настя молча поклонилась, внутренне негодуя: можно подумать, забыл! Сам ведь отдал такой приказ! Круглая рожа Иэясу выразила удовольствие.

– Это было наказанием твоему отцу за непокорность, – пояснил он.

«Да уж, конечно, – бесилась Настя. – Наказал, потом еще раз наказал и снова наказал. Посмертно…»

…Пахло дымом. Ночь за окнами была оранжевой, вся в отблесках пламени. Замок Осака пылал, подожженный с трех сторон. В больших покоях становилось все жарче. Пот выступил на висках, шелк кимоно прилипал к влажному телу.

– Почему мы не уходим? – заплакал пятилетний Кэтсуо. – Отец, почему мы не уходим? Мне страшно…

Матушка, Кито-но-Мандокоро, прижала ребенка к сердцу. Она изо всех сил пыталась сохранять лицо, но ужас, наполнявший душу, выплескивался во взгляде, который перебегал с сына на дочь. Кумико и сама испытывала страх, а еще было очень жаль младшего братишку. Он маленький, не понимает, почему нельзя бежать от врага.

Бабушка Едогими стояла ровно, гордо подняв голову, будто и не боялась смерти. Но лицо ее было бледно, губы искусаны. Кумико знала: бабушка терзается чувством вины. Ведь это она уговорила сына заключить мир с предателем.

– Мы хозяева замка Осака, дитя, – тяжело роняя каждое слово, пояснил Хидэери. – Мы не можем оставить преданных нам людей, убегать, поджав хвосты, подобно трусливым псам. Честь семьи – все, что у нас осталось. Нужно хранить ее.

Да и бежать уже было некуда. Поздно. Из-за стен доносились истошные крики, мольбы женщин, стоны раненых и умирающих, победные вопли опьяневших от крови и вседозволенности захватчиков.

Воины Токугава упоенно бесчинствовали в пылающем замке. Убивали всех мужчин без разбора – стариков, подростков, совсем детей. Хватали женщин, разрывали кимоно, валили прямо на землю, насиловали. Самым молодым и красивым вязали руки, сгоняли в кучу, к воротам – готовили на продажу. Тех, кто похуже и постарше, просто сбрасывали в призамковый ров. Тащили из замка запасы, утварь, дорогие ткани, скидывали в возки.

Вода рва вскипала от тел – барахтающихся, пытающихся спастись, истекающих кровью, медленно опускающихся ко дну. И мертвых. Их было больше.

Хотелось зажать уши, скорчиться, съежиться, спрятаться в темном уголке, чтобы не заметили, не нашли. Зажмуриться, потом открыть глаза – и убедиться, что все это было дурным сном. А еще хотелось увидеть Акира. Хоть на мгновение. Попрощаться.

Но Акира был там, за стенами, сражался с захватчиками. А скорее всего, он уже погиб. Кумико гнала от себя эту страшную мысль, но понимала: так и есть. Замок Осака пал, защитники уничтожены. Спасти Акира могло только чудо. И она молила богов о чуде. Не для себя. Для любимого.

– Кито, приведи сына, – ровным голосом произнес отец, вынимая из ножен вакидзаси.

Матушка зажала рот ладонью, затрясла головой, отказываясь.

– Лучше смерть, чем бесчестие, – тихо сказал Хидэери. – Прежде чем уйти, мы должны позаботиться о детях.

«Лучше смерть», – эхом отозвалось в душе. Ей, Кумико, легче, чем тем, кто сейчас в руках захватчиков. Один взмах меча подарит забытье. Не придется переживать то, что выпало на долю фрейлин и служанок. Не будет насилия, грубых чужих рук, лиц, искривленных похотью и жестокостью, унизительного стояния в толпе приготовленных на продажу, короткой, но тяжелой жизни рабыни или блудницы.

Жаль только, это будет не Акира. Он поклялся сам убить Кумико, чтобы избавить от бесчестия. Но, скорее всего, погиб на стене. Принять смерть от руки любимого было бы не так страшно.

Один взмах вакидзаси… Наверное, отец ударит в сердце. Или перережет горло. Сейчас. Первым будет Кэтсуо. Он мальчик, наследник. И он мал, его нужно пощадить, не мучить страхом. Пусть не видит, как семья умирает, пусть умрет первым.

– Приведи сына, Кито.

Матушка, стиснув зубы, дрожа, подняла Кэтсуо на руки, сделала шаг к мужу…

Двери распахнулись под мощным ударом, в зал ворвался отряд воинов. Верные самураи Тоетоми загородили дорогу собой, выставив катаны. Бесполезно… Спустя несколько мгновений их окровавленные тела были смяты натиском врагов.

Кито-но-Мандокоро забилась в руках солдат, захлебываясь криком, умоляла пощадить сына. Кумико тоже схватили. Напрасно она надеялась избежать участи всех женщин замка…

Хидэери неподвижно стоял посреди зала, теперь в руках его уже были оба меча. От его фигуры веяло такой непоколебимой решимостью, что враги замялись, не рискуя приблизиться. А может, слишком высокопоставленным был хозяин замка, чтобы простые солдаты могли решить его судьбу.

В зал вошел, переваливаясь, низкорослый толстый человек. Остановился в десятке шагов от отца. Смотрел молча, чуть растянув губы в холодной улыбке. Потом поклонился:

– Хидэери-сан…

Отец не ответил на поклон.

– Сдавайся, Хидэери-сан, – произнес Токугава. – Признай себя побежденным, склонись передо мной, и я подарю твоим близким жизнь, а тебе легкую смерть.

Отец молчал.

– Я позволю тебе умереть, как подобает воину, – продолжал сегун. – Разрешу сэппуку. Ты не потеряешь лица. Но прежде объяви о том, что сдаешься.

Отец молчал.

– Я понял тебя, Хидэери-сан, – снова поклонился Токугава, и в этом была насмешка. Он едва заметно кивнул высокому воину, который держал за плечо маленького Кэтсуо: – Мэмору…

Самурай оттолкнул мальчика, выхватил меч, взмахнул… Сверкнула сталь – разрубленное наискось тело рухнуло на пол. Матушка застонала и безвольно обвисла в руках солдат – лишилась чувств.