Сломанная роза - Джо Беверли

Неужели Губерт солгал? Но Губерт Береток не лгал никогда. И тут Галерану пришло в голову, что Губерт и не говорил ему, что Джеанна здесь.

Не обыскивать же дом! К тому же и он, и остальные чуть не валились с ног от голода, а потому Галеран счел за благо не спешить, а сесть за стол и подкрепиться принесенными хлебом, мясом и элем.

Губерт сел рядом.

— Что ты намерен делать? — осведомился он, отхлебывая из кружки эль. — Дело очень щекотливое.

Галеран с аппетитом жевал колбасу.

— Верно. А ты что посоветуешь?

— Было бы неплохо избавиться от младенца.

— Ты полагаешь? — недоуменно протянул Галеран. Неужели Губерт советует ему убить ребенка Джеанны?

— О нем позаботятся, как полагается, а Джеанна, поверь, забудет о нем, как только понесет дитя от тебя.

— Я бы не сказал.

Губерт сжал губы и покачал головой в знак согласия.

— А если станет тосковать, то поделом ей! Если она согрешила, то какое право имеет теперь досаждать нам своими печалями? У нас их и без того много.

«У нас?» — молча изумился Галеран. Он не мог понять, о чем говорит Губерт, но делал вид, что понимает, куда клонит. Что же такое грозит Губерту, если только он не решил вместе с Галераном идти войной против Джеанны?

— Пойми, — продолжал между тем тот, — как только Джеанна произведет на свет еще одного ребенка — лучше бы сына, — никто уже не посмеет завладеть Хейвудом, кроме него.

— И это верно. Но, увы, мне известно: сыновья рождаются не так просто, и выживают не всегда.

— Что поминать прошлое! — махнул рукою Губерт — Порой женщине полезно ненадолго дать волю. А Джеанна, будем надеяться, получила хороший урок на будущее и теперь станет вести себя степенно, как подобает доброй женщине. И дети пойдут.

— Степенно, говоришь ты, — не сдержался Галеран. — А кто скакал сюда, не щадя коней, будто по пятам неслась вся адская свора?

Губерт хрипло рассмеялся.

— Хорошо сказано. Но что еще было делать? В открытую идти против Церкви?

— А что, быстрая езда — большой грех для женщины? — возразил Галеран, втайне надеясь, что припадок безудержной ярости не овладеет им вновь. Терпение подходило к концу, а он все еще не понимал, о чем речь.

— Кое-кто не согласился бы с тобою, — желчно заметил Губерт. — Но ты-то знаешь, о чем я. Фламбар разозлился, узнав, что Джеанна скрылась и забрала с собою Донату; а если ему к тому же станет известно, что я укрываю их в своем доме… Я не хотел бы вступать в раздор с Церковью.

Эти слова были как поворот ключа в неподатливом замке. Галеран поднял глаза от стола.

— Так архиепископу Дургамскому нужна Доната?

— Да. Разве ты не знал? Хотя не понимаю, как эти олухисобирались ходить за младенцем без женщин, без кормилицы…

— Галеран? — раздался голос Джеанны, и она сама появилась в дальнем конце зала, куда выходили двери нескольких покоев. — Хвала господу! Что ты успел предпринять?

Галеран встал из-за стола, подошел к жене и взял ее за руки, радуясь, что не пришлось встречать ее с невысказанными подозрениями.

— Ничего. Я прискакал прямо сюда.

— Но почему?

Хороший вопрос. Действительно, ему следовало бы остаться в Хейвуде и самому принять назойливых служителей Церкви; ведь и его жена, и ее ребенок находились в надежной укрытии. Если б он еще понимал, что происходит…

— Нам лучше поговорить наедине.

Губерт согласно кивнул, и Джеанна увела Галерана в комнату, из которой вышла. Комната была маленькая, но с большим, выходящим в сад окном, напоенная ароматами трав и залитая солнечным светом.

Алина сидела у окна с Донатой на руках. Завидев Галерана, она встала и хотела уйти, но он остановил ее.

— Дай ребенка мне.

Она молча смотрела на него из-под густых бровей и не двигалась с места.

— Ну же, Алина, — промолвила Джеанна.

Тогда Алина отдала ему девочку, предостерегающе взглянула на Джеанну и вышла, оставив их одних.

Галеран посмотрел в личико Донаты. На него таращились большие синие глаза, опушенные длинными светлыми ресницами; на верхней губке краснело пятнышко от сосания.

— Алина меня боится.

— Нет, не боится. Но мы все гадаем, когда и где ты дашь волю ярости.

Галеран посмотрел на жену.

— И ты тоже?

Она бессильно опустилась на скамью у окна, будто ноги вдруг отказались служить.

— Я почти хочу этого. Чтобы твоя ярость вырвалась наружу. Не могу поверить, что этого не случится… А ждать — такая мука.

Он не стал рассказывать, что уже дал волю ярости.

— Ну, так пусть ожидание станет тебе наказанием. Доната закряхтела, ротик беспокойно задвигался, ища грудь матери. Нет, кто бы ни был ее отец, ненавидеть нeвинное дитя Галеран не мог.

Девочка унаследовала тонкую, полупрозрачную кожу Джеанны; головку ее покрывал золотистый пух, и Галеран мог бы, если б захотел, убедить себя, что и цветом волос она тоже похожа на мать. К счастью, Лоуик и Джеанна оба были белокуры и светлокожи, так что Галерану не придется мучиться, узнавая в ребенке черты его родного отца.

Доната меж тем завертела головенкой и пронзительно вскрикнула. Галеран покачал ее, но она не унималась и ревела все громче. Напуганный и расстроенный, он воззрился на Джеанну. Пусть это не его родная дочь, но зачем же она столь открыто отвергает его?

— Она еще не наелась, — объяснила Джеанна. — Я как раз кормила ее, когда услышала твой голос в зале.

— Почему ты сразу не сказала?

Она не ответила. «Потому что я боялась», — прочел он в ее глазах, и у него защемило сердце. Знай Джеанна о припадке безудержного бешенства, поразившего его в лесу, она боялась бы еще сильней.

И правильно бы делала… Отдавая ей ребенка, Галеран почему-то вспомнил, как когда-то, глупым юнцом, хотел, чтобы Джеанна боялась его.

Теперь ему хотелось плакать.

Джеанна подняла подол туники; на нижней рубахе были сделаны разрезы, чтобы легче высвобождать грудь. Прижав к себе Донату, она вложила ей в ротик сосок. Девочка жадно сжала его беззубыми деснами и упоенно зачмокала.

В точности как ребенок Агнес, жены Эдрика. В точности как Галлот…

Но эту мысль Галеран прогнал.

— Ты можешь говорить, пока кормишь?

— Конечно.

Он поставил ногу на ларь, оперся локтем о колено.

— Когда приехали люди архиепископа?

— Вчера поутру. — Пережитый страх заставил ее снова побледнеть. — Я сразу заподозрила неладное и потому приказала стражникам встать у ворот и пустить в замок только троих монахов. Брат Фортред, казалось, был обескуражен, не застав тебя дома. — Джеанна искоса взглянула на мужа. — Видно, рассчитывал, что ты поддержишь его.