Исцеление любовью - Тесса Дэр

Дурнушке. Которая впервые в жизни почувствовала себя привлекательной и наслаждалась этим чувством.

Но это не оправдание.

Словно пытаясь искупить свою вину, Иззи отвела в сторону длинные волосы герцога и промокнула шалью кровоточащую ссадину на лбу.

Он отклонился.

– Вечно вы хлопочете надо мной.

– Я не хлопочу, – возразила Иззи, – а вытираю кровь. Если угодно, я могу одновременно говорить что-нибудь уничижающее. Например, «неблагодарный!»

– Колдунья. Дьяволица.

Она усмехнулась. Видимо, его характер ничуть не пострадал, и этому она только радовалась. Никто из воинов моранглианской армии никогда не называл ее «обольстительницей» или «колдуньей». А из красиво изогнутых губ Рэнсома она была готова слушать даже обращение «дьяволица».

Он забрал у нее шаль и приложил к собственной голове.

– Сначала хорьки, теперь камни… вы что, действуете согласно списку древних методов пытки?

– Признаться, вы с угрожающей быстротой заливаете кровью мою единственную чистую шаль.

– Мое лицо уже обезображено. Еще одна шишка ничего не изменит. – Он опустил руку со свернутой шалью. – Выглядит ужасно?

Иззи ощупала шишку кончиками пальцев.

– Шишка – да, но отек не такой уж страшный.

– Я не про это. – Он повернул голову, демонстрируя ей профиль с изогнутым шрамом. – Я про все остальное. Очень страшно? Только отвечайте честно.

Иззи замерла, ошеломленная его внезапной откровенностью. Он что, и вправду беспокоится о том, как выглядит?

– Сам я не могу разглядеть свое лицо, – объяснил он. – Вот и хочу узнать, какое место на шкале я занимаю между чуть подпорченным Адонисом и кошмарным ужасом. Само собой, нельзя судить по реакции тех глупых девчонок, начитавшихся сочинений вашего отца. Значит, остается только спросить у вас.

У Иззи сжалось сердце. Как он может сомневаться в себе? Даже при ярком дневном свете он был великолепен. Его кожа казалась бронзовой, она словно впитала тепло этого дня. Солнечный свет играл на золотистых прядях среди его волос – слишком длинных, небрежно падающих на лоб. Иззи задумалась, зачем он отпустил волосы. Просто не удосужился приказать Дункану подстричь его или пытался прикрыть шрамы на лице?

Протянув руку, Иззи отвела волосы с его лба.

– Вы расскажете мне, как это случилось?

– Меня ударили. Чем-то большим и острым.

Иззи пришла к выводу, что ничего другого она и не заслужила: каков вопрос, таков ответ.

Она коснулась шрама кончиком пальца, провела по нему от брови до скулы, помедлила на небритой щеке. В том, что удар, не задевший правый глаз, лишил Рэнсома возможности видеть обоими, Иззи усматривала злую иронию.

– Итак?.. – поторопил ее он.

– Итак, – в тон ему ответила она, – совершенно ясно, что вы когда-то были поразительно красивым мужчиной.

– А теперь?

– Теперь… – Она вздохнула. – Мне неприятно говорить об этом. Пожалуйста, не заставляйте меня.

Его пальцы сжались на ее запястье.

– Говорите.

– А теперь вы поразительно красивый мужчина с впечатляющим шрамом. Такова печальная истина. Я хотела бы выразиться иначе, но не смогла. Теперь вы станете невыносимым.

– А как же… – Он в растерянности отпустил ее руку. – А как же встреча в первый день? Увидев меня, вы лишились чувств.

Она усмехнулась.

– Но не оттого, что разглядела ваше лицо. Я чувствовала слабость еще до встречи с вами. Потому что несколько дней питалась одними черствыми хлебными корками.

– Так шрамы вас не испугали?

– Ничуть.

Она солгала. На самом деле шрамы Рэнсома пугали ее, но совсем немного, и лишь потому, что пробуждали в ней сочувствие. Она уже смягчилась, и теперь ее сердце таяло быстрее, чем карамель под ярким солнцем.

Ничего подобного она не могла допустить. Легко сказать себе «ни на что не рассчитывай», но Иззи давно знала, как изголодалось по чувствам ее сердце. Она так отчаянно желала любить и быть любимой, что в ней могла проснуться нежность даже к камню. А камни никого не называют «колдуньями» и «дьяволицами». И шелковистых золотисто-каштановых волос у них нет.

Однако у камня и Рэнсома все же есть нечто общее.

Ни тот, ни другой никогда не полюбит ее.

– Нам пора, – объявила Иззи. – Наши спутницы уже наверняка досчитали до ста и ждут нас.

Рэнсом поднялся и отряхнул одежду.

– Я сам вернусь к дому.

– Один? – Едва это слово сорвалось с ее губ, Иззи сжалась, сожалея, что не сумела промолчать. Ну конечно, он в состоянии найти обратную дорогу. – Просто фрейлины ждут, когда их герой найдет их.

– В таком случае пусть лучше подождут кого-нибудь другого. – Он прошел мимо нее. – Я не герой и никому не принадлежу, мисс Гуднайт. Зарубите это себе на носу.

– Мисс Гуднайт, это вы?

Иззи замерла на цыпочках.

Ах, чтоб тебя!..

После нескольких часов гуляний, болтовни, подсчета цветов шиповника и вопросов о сразу двух Ульриках, Иззи наконец тепло попрощалась с фрейлинами и рыцарями Моранглии. И теперь надеялась проскользнуть в замок незамеченной. Но ничего не вышло.

По крайней мере, ее застал врасплох не герцог.

– Да. Дункан?

– Что это у вас в руках, мисс Гуднайт?

Иззи перевела взгляд на свою свернутую испачканную шаль. Она носила ее в руках с тех пор, как тем утром осталась наедине с Рэнсомом.

Смутившись, она спрятала руку с зажатой в ней шалью за спину.

– Да так, ничего.

– Это ваша шаль?

На вещи, нуждающиеся в стирке, у Дункана глаз был наметанный.

Вздохнув, Иззи предъявила свою ношу.

– Да. Я… видите ли, она немного испачкалась.

Господи, ну и как ей объяснить, что стало с шалью? Надо было зашвырнуть ее в ров возле замка. Судя по всему, пятна уже не отстирать.

– Дайте ее мне. – Камердинер протянул руку. Он развернул тонкую, как салфетка, ткань, осмотрел ее и прищелкнул языком. – Земля… трава… Боже, а это что? Неужели кровь? На шелковой вышитой шали?

Иззи прикусила губу, молясь, чтобы Дункан не рассердился на нее за недавнюю рану герцога. И не потребовал объяснений, что еще хуже.

– Мисс Гуднайт, даже не знаю, что сказать. Это же… – он покачал головой. – Это прекрасно.

– Прекрасно?..

– Да. – Он прижал шаль к груди. – Для этого и существуют камердинеры. Чтобы отстирывать самые упрямые пятна с самых тонких тканей. Давно уже мне не представлялось подобного случая. Сейчас же займусь стиркой. Если дать пятнам высохнуть, их уже не отстирать.