Ночное кино - Мариша Пессл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первая дверь была приоткрыта. Я толкнул ее ногой. Ванная – на полу журнал с девками и лента туалетной бумаги.
Я постучал в другую дверь. Мне не ответили, и я подергал ручку. Заперто.
– Нора.
– Оставь меня в покое, – тихо сказала она. Похоже, стояла прямо за картонной стенкой.
– Давай ты откроешь и мы поговорим?
– Уйди, пожалуйста.
– Но я хочу предложить тебе работу.
Молчание.
– Мне нужен ассистент. Жилье и кормежка прилагаются. Раз в пару недель по выходным придется спать в одной комнате с моей дочерью и ее коллекцией плюшевых зверей. В остальном комната твоя.
Я глянул через плечо. Мордоворот подслушивал, заткнув телесами дверной проем.
– Зарплата какая? – спросила Нора из-за двери.
– Что?
– На работе. Какая зарплата?
– Триста в неделю. Налом.
– Серьезно?
– Серьезно. Но отмывать деньги будешь сама.
– А медстраховка какая?
– Никакая. Эхинацею пей.
– Я с тобой не сплю.
Это она отметила таким тоном, будто сообщала о пищевой аллергии. Я, мол, не ем моллюсков и орехи.
– Да и пожалуйста.
– Все в норме у тебя? – Мордоворот подобрался ко мне ближе.
Дверь распахнулась, и на пороге возникла Нора – по-прежнему в юбке фигуристки, только волосы распустила по плечам. Лицо глубокомысленное.
– Да, Мартин, – сказала она. – Я уезжаю.
– С копом?
– Он не коп. Он журналист-расследователь. Фрилансер.
Вот это мордоворота напрягло взаправду – и я его не виню. Нора улыбнулась мне, вдруг застеснявшись, и ушла обратно, оставив дверь нараспашку.
Внутри была просторная кладовка с одинокой голой лампочкой под потолком. В углу – простыня и армейское одеяло. Под стенкой пакет булок для хот-догов, груда сложенных футболок, пачка птичьего корма «Форти-Диет», пластиковые вилки и ножи, муравейнички из пакетиков соли и перца, вероятно спертых в «Макдональдсе». Рядом с птичьей клеткой – внутри я никого не разглядел – валялся синий ежегодник «Школа „Гармония“, родина „Лонгхорнов“». Над постелью-самоделкой к стене скотчем приклеены две крошечные цветные фотографии – примерно над изголовьем. На одной бородатый мужчина, на другой женщина.
Наверняка мертвая мать и приговоренный отец.
Впрочем, нет – вблизи бородач обернулся Христом в изводе воскресной школы: молочная кожа, накрахмаленный синий хитон, борода подстрижена старательно, точно бонсай. Как водится, в ладонях он держал ослепительный свет, будто согревался после целого дня на горных лыжах. Женщина рядом оказалась Джуди Гарленд из «Волшебника страны Оз». Шикарная парочка.
Нора запихала в пластиковый пакет груду рубашек.
– Если я соглашаюсь на эту работу, тебе запрещается меня допрашивать. Ты расследуешь не меня. – В пакет отправились смятые комом узенькие шорты в золотых блестках. – Это пока мы не выясним про Сандру. А потом я своими делами займусь.
– Договорились.
Я нагнулся над клеткой. Внутри сидел синий длиннохвостый попугай, живой, но такой неподвижный и линялый, что смахивал на чучело. Перед ним на газете валялись игрушки – разноцветные мячики, перья и колокольчики, длинное зеркальце, – но на интерес к ним у птицы явно не было сил.
– А этот пацан кто таков? – спросил я.
– Септим, – пояснила Нора. – Семейная реликвия. – Она подошла, улыбнулась. – Его столько раз передавали по наследству, что никто уже не помнит, откуда он взялся. Бабушка Илай получила его от соседки Джанин, когда та умерла. А Джанин ее завещал Глен, когда сам умер. А Глену он достался от какого-то Цезаря, который умер от диабета. Чей он был до Цезаря, одному богу известно.
– Не птица, а дурное предзнаменование.
– Кое-кто думает, что он обладает магической силой и ему сто лет. Хочешь подержать?
– Нет, спасибо.
Но она уже отпирала клетку. Попугай подпрыгнул и кинулся ей в руку. Нора переложила его мне на ладонь.
Птиц был не жилец. Кажется, страдал катарактой. И легонько трясся, как электрическая зубная щетка. Я уже решил, что попугай в кататонии, но тут он завалил голову набок и уставился на меня древней бусиной мутного желтого глаза.
– Обещай, что никому не скажешь? – тихо попросила Нора, придвинувшись к попугаю лицом.
– О чем?
– Об этом. Не хочу, чтоб меня жалели. – И она пригвоздила меня взглядом.
– Обещаю.
Она удовлетворенно улыбнулась и продолжила паковаться. Собрала все до единого пакетики с солью и перцем, сдобрила ими содержимое сумок.
– Вообще-то, специи у меня дома есть, – заметил я.
Она кивнула – так, будто я напомнил ей не забыть пижаму, – и принялась сдергивать черные чулки и бюстгальтеры, дикие леопардовые и зебровые тряпки с верхних полок, где они сушились, придавленные дрелями и банками с краской.
Девчонка – как детская книжка с картинками, где страница все раскладывается и раскладывается, пока у ребенка глаза на лоб не полезут. Я подозревал, что раскладывается она бесконечно.
Распихав одежду по пакетам, Нора стала отдирать Иисуса и Джуди Гарленд. Иисус расстался со стеной легко. Джуди, разумеется, потребовалось уговаривать. Нора подхватила школьный ежегодник, открыла, аккуратно вложила туда фотографии и пересадила Септима в клетку.
Узрев оливковую плюху, оставленную мне на память, я сообразил, что птица насрала мне на руку.
– Лучше погоди, пока высохнет, а потом стряхни, – посоветовала Нора. – Я готова. Ой. Чуть не забыла.
Она порылась в сумке и протянула мне цветную фотографию. Я думал, она хвастается родственником, но, к своему удивлению, увидел портрет Александры Кордовы.
В меня впились серые глаза, обведенные темными кругами.
– Это когда я сбежала в «Брайарвуде» и получилось неприятно. Я вот за этим бегала. Увидела на стенде у столовой, называлось «Еженедельный пикник». Это же она, да?
La cara de la muerte, сказала горничная из «Уолдорфа». Лик смерти.
Я прекрасно ее понял.
27
Наутро в 5:42 меня разбудил скрип за дверью спальни. Шаги удалились по коридору, заверещали водопроводные трубы, шаги вернулись в спальню Сэм, а затем отбыли вниз, где загремели тарелки и стаканы в кухне, словно там готовились к званому ужину на двадцать пять персон.
Раздумывая, не лишусь ли всех ценностей в доме, когда наконец проснусь, я тем не менее вырубился опять, однако меня вернул к жизни тихий стук в дверь.