Всему свое место. Необыкновенная история алфавитного порядка - Джудит Фландерс

расположенные в строго алфавитном порядке указатели» стали «для ученых наибольшим удобством, уступающим [по значимости] только поистине боговдохновенному искусству издания книг с помощью подвижных литер», а книгам, имеющим указатель, «отдается заслуженное предпочтение». Уже здесь мы видим более сильное и ясное утверждение, чем во многих преамбулах к указателям, однако Гесснер пошел еще дальше. Почти тремя веками раньше Джованни Бальби в предисловии к «Католикону» старательно объяснял, как он располагал в нем каждое слово, обучая своих читателей – буква за буквой, – как искать нужные сведения в алфавитном порядке. Гесснер теперь давал инструкцию не по использованию указателей, но по их составлению – первое известное нам техническое объяснение такого рода. В прошлом многие владельцы книг обучались этим принципам в частном порядке или сами открывали их в процессе индексирования имевшихся у них рукописей. Теперь, в эпоху массового распространения печатных книг, ожидания читателей менялись. Спустя несколько лет после издания «Пандектов» Гесснер в пятитомной «Истории животных» (Historia animalium, 1551–1587) впервые попытался дать описание каждого известного животного, а также представить библиографию книг по естествознанию. В отличие от «Пандектов», структурированных по предметным категориям, здесь он полностью опирался на алфавитный порядок, «польза» которого, как он объяснил, состоит в том, что он позволяет «не читать [книгу] от начала до конца, что скорее утомительно, чем полезно, но обращаться к ней за справкой». Гесснер уже не рассматривал свое сочинение как энциклопедию в старом смысле слова – как зеркало мира: его энциклопедия становится современным справочным инструментом[315].

В то время как Гесснер разрабатывал способы пробираться сквозь множество книг в поисках надежных источников, книгопечатание и сами инструменты поиска, вопреки ожиданиям, делали книги менее авторитетными, чем прежде. Раньше информацию по определенным вопросам чаще всего читали отдельно, изолированно. Теперь, когда стало доступно гораздо больше книг, а также появились инструменты, позволяющие искать в них нужные сведения, можно было сопоставлять информацию по одному и тому же вопросу из разных книг, которые могли соглашаться, а могли и противоречить друг другу. Сама печать, с одной стороны, придавала тексту окончательный и неизменный вид, а с другой – поднимала вопрос об авторитетности сведений. Ранее для проверки правильности рукописной копии требовалось обратиться либо к оригинальной рукописи, либо к другой копии для сравнения. В результате более поздние переписчики часто добавляли заметки на полях, в которых сравнивали одну рукопись с другой, или сообщали об источниках текста, или просто отмечали, что, по их мнению, в данном экземпляре текст испорчен или отсутствует. Мог применяться и принцип, отмеченный в одном конкордансе (ок. 1425): объяснение использования алфавитного порядка завершается предупреждением, согласно которому если какое-нибудь «слово в этом произведении» находится не на месте, то читатель должен понимать, что это – результат «недоразумения или небрежности переписчика», который надеется, что впоследствии эта ошибка может быть "исправлена"»[316]. Как только рукопись покидала переписчика, он больше ничего не мог с ней сделать.

С печатью дело обстояло иначе. В 1611 г. был опубликован итальянский словарь "Vocabolario degli accademici della Crusca", включавший литературные цитаты для подтверждения правильности избранного в нем словоупотребления. Академия делла Круска, которая спонсировала эту работу, была основана во Флоренции в 1583 г. для утверждения главенства тосканского наречия среди всех диалектов Апеннинского полуострова. Поэтому основные цитаты в словаре были подобраны из произведений тосканских писателей: Данте, Боккаччо, Петрарки и Джованни Виллани, автора истории Флоренции[317]. В словаре использовались многие из новых филологических инструментов: таблица выдающихся авторов с названиями цитируемых произведений; список современных писателей, к текстам которых обращались, когда не находилось цитат у более именитых авторов; алфавитный список сокращений; указатели латинских и (более кратко) греческих переводов; указатель латинских и греческих пословиц. В конце книги был напечатан список исправлений и опечаток. Таким образом, в этом словаре ученость соседствовала с авторитетностью: вот так говорят образованные людей, эти авторы ценятся; но, подрывая авторитетность вышесказанного, тут же приводился список ошибок. Такого рода сомнения только усиливались с приближением эпохи Просвещения.

Урбанизация в сочетании с ростом власти и влияния средних классов, а также появлением книгопечатания привела к увеличению спроса на более доступное образование. Начиная с XIV в. основы грамоты преподавались по учебникам для начинающих, они содержали в основном набор ежедневных молитв, которые ученик должен был научиться узнавать. В XV в. к таким учебникам прибавились буквари. Они представляли собой дощечки, как правило в форме маленьких лопаток, на которых были написаны буквы алфавита, молитва Господня («Отче наш») и цифры от одного до десяти. Очень часто наверху изображался мальтийский крест, что в Англии служило знаком молитвы «Да поможет мне Господь» (Christ's cross me speed), произносимой перед каждым чтением букв алфавита. (Название молитвы стало синонимом азбуки: «Как давно вы выучили Christ cross me spede? Вы больше не зубрите a, b, c?» – спрашивалось в стихотворении ок. 1430 г.)[318][319].

Но следует подчеркнуть, что до относительно недавнего времени обучение чтению и обучение письму не были неразрывно связаны друг с другом. На протяжении большей части истории умение читать и умение писать были различными и самостоятельными компетенциями. Еще в 1870-е гг. новобранцы датской армии делились на шесть категорий: те, кто мог написать какой-то текст и хорошо читал; те, кто мог написать свои имена и читал как по печатному, так и по письменному; те, кто мог написать свое имя, но читал только по печатному; те, кто не мог написать своего имени, но читал и по печатному, и по письменному; те, кто не мог написать своего имени и читал только печатные тексты; и те, кто мог написать свое имя, но не умел читать вообще[320]. Кажется, среди новобранцев не было тех, кто одновременно не мог написать свое имя и не умел читать вообще; все знали по крайней мере буквы алфавита, вероятно освоив их по одному из учебников для начинающих или по букварю.

Как только ребенок осваивал чтение и письмо, центральным элементом его обучения становилось переписывание общих мест, цитат, содержащих признанную мудрость, – образовательная практика, которая, как ожидалось, должна была стать привычкой на всю жизнь. Мы уже видели, что флорилегии стали важнейшим источником для составления энциклопедий: содержавшиеся в них выписки и цитаты использовались для подтверждения излагаемых представлений о мире или его истории; мы также показали, что они были необходимы проповедникам, которые черпали из них символы, цитаты и аналогии. Теперь читательская аудитория расширялась и принимала более светский характер, по мере того как в новых флорилегиях богословие сочеталось с гуманизмом. Такова, например, снискавшая популярность