В пьянящей тишине - Альберт Санчес Пиньоль

– Вам нужны книги? Вы хотите развлечься? Вероятно, нам следовало бы поймать для вас одну живую лягушечку.

И Кафф посмотрел в мою сторону с отвратительной ухмылкой на губах. Подозревал ли он что-нибудь? На­верное, нет. Ему просто хотелось ранить мою чувстви­тельность. А еще таким образом он выдворял меня из своей комнаты, потому что горел желанием трахать свою животину. Мне не хотелось уходить.

– Чего никак нельзя сказать об этом острове, – сказал я, – так это что здесь можно соскучиться. Почему бы вам не попробовать взглянуть на ситуацию по-новому? Воз­можно, спасение от невзгод у нас прямо перед носом.

Он процедил ехидно:

– Неужели? – Батис скрестил руки на груди и занял позу внимательного слушателя. – Тогда поделитесь со мной своим опытом. Ваши усилия уже дают плоды? Ка­ким же еще полезным навыкам вы ее обучаете? Фран­цузской кухне? Китайской каллиграфии? Или все ограничивается жонглированием четырьмя поленьями?

Дело было не в том, чему мы могли обучить ее, а в том, чему могли от нее научиться. Самым отчаянным было то, что в сущности ничего не изменилось. Раньше мы были пейзажистами, которые рисовали бурю, стоя спиной к го­ризонту. Нам просто следовало повернуть голову.

Все глаза смотрят, но немногие из них наблюдают, и ничтожное меньшинство способно видеть. Сейчас я сле­дил за ней, ища человеческие черты, и находил женщину. Детали были незначительными: она улыбается, сознатель­но орудует всегда левой рукой, раздражается, если я хожу за ней по пятам, и садится на корточки, когда писает. Од­ним словом, это настоящая женщина, которая совершенно по-европейски боится показаться окружающим смешной. А я, чудак, до сих пор судил о ее поведении, как ребенок, не имеющий понятия о правилах мира взрослых. Каждый день, проведенный возле нее, каждый час внимательного наблюдения сокращал расстояние между нами с волшеб­ной быстротой. Чем больше я общался с ней, тем больше она вынуждала меня перенести мои переживания в спо­койное русло обыденности. Мои чувства превращались в точные инструменты. И действительно: как только я на­чинал объяснять себе ее поведение каким угодно спосо­бом, избегая видеть в ней лишь животное, картина меня­лась, словно под действием волшебного зелья. Но она принадлежала своему миру. Она была одной из них.

Все глаза смотрят, но немногие из них наблюдают, и ничтожное меньшинство способно видеть. Еще одна ночь на балконе; нас с Батисом скрывает пелена падаю­щего снега. Раньше я не заметил бы даже мраморных глыб, а сейчас различал даже песчинки на горизонте. Однажды во время штурма, когда противник испыты­вал нашу способность защищаться, Батис ранил одного из них, довольно мелкого. Четыре соратника бросились ему на помощь. О Господи, Господи! То, что мы считали жадностью каннибалов, было лишь усилием этих су­ществ унести с поля сражения своих раненых, невзирая на град пуль. Мне был особенно отвратителен этот предполагаемый каннибализм, эта жажда сожрать па­даль даже тогда, когда в теле еще теплилась жизнь. Сколько раз мы стреляли в существ, которые хотели только спасти своих братьев!..

Кем она была? Там, на маяке, я тысячу раз задавал себе этот вопрос – когда желание вскипало во мне и сразу после того, как я овладевал ею. До и после каждого штурма; когда вставало солнце, и когда оно са­дилось. Я спрашивал самого себя об этом каждый раз, когда обессилевшая волна выплескивалась на наш берег: я смотрел с балкона на море, огромное пространство, ко­торое мы всегда считали пустым, и в моем мозгу тщетно билась одна и та же мысль: кто ты, зачем ты здесь?

Мне никогда не суждено узнать о ней что-нибудь. Я обречен на это извечное незнание. Между нами рас­крывалась необъятная пропасть. Она была одним из су­ществ, которые обитают в океанских глубинах. Мое во­ображение не могло нарисовать картины ее мира, ее повседневную жизнь и банальные мелочи – те основы, на которых зиждилось ее существование. Как мне было понять, что произошло между ней и ее собратьями? Как представить ее разочарования, ее поражения? Я никогда не смогу узнать, почему она укрылась на маяке. Это бы­ло столь же невозможно, как для нее – понять, какие причины привели на остров дезертира-ирландца. Преж­де чем я оказался на маяке, моя душа прошла по извили­стым и опасным дорогам. И если я исходил из предполо­жения того, что она была подобна мне, то должен был согласиться с мыслью о том, что и она проделала похо­жий путь, но в бесконечно далеком измерении. Я не ведал даже того, существует ли слово «любовь» в их языке и что оно означает.

Теперь я обращался с ней с такой нежностью, кото­рой раньше не было между нами. В первый раз я овла­дел ею в порыве отчаяния, просто потому, что обстоя­тельства привели меня к этому. Прежде чем я впервые дотронулся до нее, ее запах казался мне тошнотворным. Полное отсутствие волос, влажная кожа. Сейчас я не мог поверить, что когда-то испытывал подобное отвраще­ние. Правда, теперь моя нежность возникала сама со­бой. Не буду отрицать, что сначала мое поведение было обдуманным: мне казалось, что, проявляя к ней неж­ность, словно она была действительно женщиной, я вы­зову взаимное притяжение. Я верил, что если она сколь­ко-нибудь чувствительна, то увидит огромную разницу между мной и Батисом Каффом. И тогда самая человеч­ная составляющая ее существа увидит свет, как бабочка, которая выбирается из своего кокона. Но этого не слу­чилось. Независимо от моего желания моя страсть рос­ла и становилась все более искренней, однако она была безразлична. Я замечал, что во мне растет новая любовь, любовь, которую породил маяк. Но по мере того, как я приближался к ней, моя необычная любовь наталкива­лась на все новые препятствия. Прежде чем отдаться мне, она никогда не смотрела мне в глаза. После близос­ти не обращала внимания ни на улыбку, ни на ласки. Моя возлюбленная отмеряла наслаждение с точностью часов, которые указывают нам время. И была столь же холодна, как они.

Если вне маяка она выносила мое присутствие, то вну­три становилась настоящим призраком и избегала меня. Бесполезно было искать знаков ее внимания. Кроме того, там существовало еще одно препятствие: Батис Кафф. В его присутствии она становилась еще менее общитель­ной, если только можно так сказать. Мне хотелось видеть в ней совершенно особое существо, угнетенное страшным тираном. Однако на маяке, среди оружия и рядом со своим господином, она превращалась в прежнее безмоз­глое создание, некую помесь покорного пса и боязливой кошки. И все то, что незадолго до этого я смог, как мне казалось, разглядеть, обращалось в мираж.

Теперь я уже не знал, на чьей стороне была правда. Быть может, я просто хотел придать более достойный вид своему желанию. Вероятно, я хотел видеть в ней су­щество, равное себе, потому что боялся предстать перед лицом смерти человеком, обуреваемым животными инстинктами. С другой стороны, я отрекся от человечест­ва, от всех людей мира. И, хотя это казалось мне самому невероятным, во мне с каждым днем укреплялась мысль о том, что, сама того не ведая, моя возлюбленная стала для меня тем самым убежищем, в поисках которого я покинул Европу. Стоило мне взглянуть на нее, коснуться – и жестокость, царившая на маяке, исчезала. Я понимал, потрясенный, что мне было даже неважно, насколько она человекоподобна, как сильно ее сходство с женщи­ной. Неправду говорят, что Господь в день седьмой от­дыхал. В день седьмой Господь создал ее и сокрыл от нас в морской пучине.