Сумка, посох и удача! - Эрли Моури

—Ну, ну выкладывайте, что вы там такое совершили,— поторопил я кенесийца, перекладывая посох на другое плечо.

—Когда Мастер копателей потребовал отдать оба документа, я оторвал кусочек от истинного пергамента и…

—Что «и»?! Не томите, Дереванш!

—И…— кенесиец помрачнел лицом, явно сожалея об уже произнесенных словах.

—Ну говорите, говорите!— настояла Элсирика, переполненная женским любопытством.

—Говорите, черт вас побрал!— рассердился я.

—Я съел его…— испуганно признался архивариус.

Я согнулся пополам от хохота. И даже Элсирика, с почтением относившаяся к святейшим реликвиям Гильды, прыснула смехом и тут же прикрыла рот ладошкой.

—О, Гред Праведный! Чего вы смеетесь!— с ноткой обиды возмутился кенесиец.— Я думал, что, оставив в себе часть священного свитка, оставлю в себе его волшебную силу. Разве не так, господин маг? Разве я теперь не являюсь носителем важного свойства Клочка Мертаруса? Ведь может, именно я выведу вас к Сапожку Пелесоны.

—Очень может быть, мой мудрый друг,— согласился я, не прекращая смеяться.— Вас, как носителя важного свойства Клочка, теперь следует беречь. Теперь опасаюсь, не случиться ли у вас священного запора и не придется ли делать вам волшебную клизму.

Перейдя через мост, мы пошли по берегу тихой речушки. Нашли удобное место, закрытое с трех сторон деревьями, и развели костер. Беспокойное по ночам кладбище осталось лигах в восьми-девяти. Недалеко, на крутом берегу темнели высокие башни замка Иврог. А над нами раскинулось звездное небо, с которого словно два прикрытых глаза смотрели Виола и Леда.

В сумке у меня, конечно, имелось кое-что из провизии. Я вскрыл банку тушенки и подгреб под нее тлеющие угли. Достал так же шпроты и кружок «Краковской» колбасы. Вот только хлеб оказался черствым, но вполне годным для скромного ночного пиршества. Пока тушеная говядина пыхтела, распространяя аппетитный запах, я налил немного водки в пластиковые стаканчики.

—Давайте, други мои, за счастливое освобождение,— провозгласил я, вручая стаканчики Элсирике и Дереваншу.

Кенесиец, видимо, с русской традицией незнакомый и далекий от сакрального смысла тостов, переспросил:

—А?

—Пейте, Дереванш, пейте водочку. Этим жестом вы как бы благодарите богов, что остались живы,— пояснил я.

—И зачем пить?— усомнился архивариус.— Может лучше помолиться?

—Нет, пить, оно как бы надежнее,— не согласился я.— Тем более это водочка — напиток такой особо божественный.

Кенесийская писательница справилась со своей порцией с легкостью, словно такое дело ей было весьма привычно: опрокинула жидкость в рот, глотнула и занюхала хлебушком. А потом схватила кусок колбасы. Архивариус же, после принятия напитка внутрь приобрел бледный вид и лишь потом, порозовел и спросил:

—А вы уверены, что питье это божественное?

—Угу. Стопроцентно,— сказал я, наливая еще по пятьдесят грамм.

—Дело в том, что я похожее как-то пробовал. Мильдийцы угощали,— сообщил он и с удовольствием сунул себе в рот жирную шпротину.

—Скажите, друг, а какую часть Клочка Мертаруса вы отведали?— чувствуя святейшее томление в желудке, я потянулся за сигаретой.

—Самую верхнюю. Точно не скажу, но, скорее всего, я съел текст до слова «Алра…». Очень плохо, что это слово осталось на свитке. Впрочем,— он задумался и снова потянулся к банке со шпротами.— Что Мертарус указывает на берег Алраки, копателям будет и так ясно из остального текста. Если они смогут прочитать хотя бы его часть.

—Господин Дереванш, а вы помните все, написанное на Клочке?— полюбопытствовала Элсирика, придвигаясь ближе к костру.

—Конечно!— кенесиец удивленно вытаращил глаза.— Слово в слово. Помню даже каждую помарку и ворсинку на пергаменте.

—Так вы можете восстановить текст Мертаруса?

—Госпожа Элсирика,— у него был такой вид, словно у него спросили, верит ли он в божественность Юнии.— Я могу написать в точности все, что было на Клочке.

—Ну и слава тебе, еб-питимия,— отозвался я, протягивая стакан кенесийцу.— Утром это сделаете. Сейчас не надо. А то мне точно приснится труп Мертаруса в сапожках Пелесоны вместо белых тапочек. Голова уже от этого болит.

Я выпил и принялся за тушенку, ковыряя ее ложечкой и поглядывая на звезды.

После третьей порции беседа наша стихла. Дереванш скоро прилег справа от моей сумки и, разморенный божественным напитком, захрапел. Рябинина, покуривала сигарету, сосредоточено глядя на огонь. Красные блики костра играли на ее лице, придавая ему какую-то пламенную прелесть. Легкий ветерок шевелил ее длинные рыжие волосы. Может быть, она думала о судьбе своей Красной Юбочки, может о Сапожке Пелесоны, и я как-то залюбовался ей. Потом взял ее за руку и сказал:

—Ну, госпожа Элсирика, сыграем в подкидного на раздевание?

Она глянула на меня, как дикая кошка.

—Или сразу будем считать, что ты проиграла?— я встал и подхватил ее на руки.

—Сволочь, Булатов, немедленно пусти,— прошипела она.

Я решительно направился к берегу реки.

Анькины зубы впились мне в плечо, на что я, сжимая ее крепче, ответил:

—Честное слово, это лучше, чем быть укушенным виконтом Маргом.

Я опустил ее в густую траву. Пальцы мои нащупали пряжку пояска, легко справились с ней и принялись за пуговицы. Рябинина сопротивлялась, скорее для вида: то придерживала мои руки, то отталкивала, недовольно шипела. Ну точно кошка. Дикая кошка, которая своим мокреньким местом чествует март. Через пару минут летнее платьице лишь символически прикрывало славную писательницу.

—Я буду кричать!— предупредила Рябинина, все еще стараясь вывернуться.

—Только негромко,— попросил я, задирая край юбки.— А то Дереванша перепугаешь.

Мои поцелуи постепенно расслабили ее напряженное тело. Рука скользнула между бедер и очень медленно оттянула край трусиков. Пальцы сами поползли по мягким волоскам. Почему-то именно это вызвало новый яростный протест госпожи Рябининой.

—Мерзавец, ты понимаешь, что насилуешь меня,— прошипела она, несильно сжимая бедра.

—Да ладно!— искренне удивился я, и вдавил пальцем трусики в ее ложбинку.

—Ну не надо…— простонала она, разводя ножки.

—А как надо?— мой палец оттянул ее трусики сильнее и проник под них, лаская писательницу между половых губок.

Она не отвечала, прикрыв глаза и задышав чаще.

—Красивая ты, Анька,— признал я, чувствуя, что ей моя ласка приятна, и ее тело отвечает обильным соком. Я тихонько стянул с нее трусики.

Возлег, целуя в губы.

—Я тебя хотел с первого курса. А сейчас хочу еще больше,— разводя ее бедра своими, нажал твердым от нетерпения членом.