Тайна стеклянного склепа - Юлия Нелидова

А я было поверил, что она тоже калека.

Далее следовал зал, где находились пациенты с вживленными стальными протезами. Некоторые протезы были механическими, некоторые имели небольшие аккумуляторы и управлялись невидимыми рычагами.

Месье Иноземцев был столь любезен, что попросил некоторых продемонстрировать работу его творений. Однорукий надевал на себя причудливое стальное устройство с тонкими проводами, шестеренками, лебедками и магнитами — оно походило на рюкзак и крепилось к плечам со спины. Стальную руку насаживали на культю, провода протягивали к здоровой ладони. И пациент мог управлять механической конечностью, воздействуя на определенные рычаги — с легкостью сжимал искусственные пальцы и разжимал их, сгибал локоть, запястье. Облаченного в пиджак, с перчатками на ладонях, бывшего увечного было не узнать — нипочем не догадаешься, что вторая его рука из стали.

Но более всего меня поразили те, чьи механические протезы проводами соединялись с головой. Таких было трое, и все они пребывали в беспамятстве. Доктор не стал объяснять, каким образом он соединил мозг и протезы, видимо, у него не очень это получилось.

Среди несчастных оказалась и та самая горничная, которую он тогда утянул в зеркало. Красивая девушка, может, испанка, может, мексиканка, с копной черных кудрей, собранных сейчас под белую косынку, не имела двух голеней. Иноземцев сказал — жертва сенокоса. В пятилетнем возрасте одну конечность отрубили напрочь, вторую пришлось ампутировать из-за быстро распространяющейся гангрены — коса задела берцовую кость. Меж ними уговор — либо доктор ищет, как обойтись без трансплантации, ибо девушка до безумия суеверна, не желает и слышать о живом донорстве, либо позволяет совершить то, от чего он ее тщательно пытается уговорить, — самоубийство.

Быть может, тому виной препарат, который мне вводили перед прогулкой, быть может, я еще не растерял способности приходить в удивление, но после встречи с троицей последних пациентов я долго страдал кошмарами. Просыпался в поту. Казалось, голова моя опутана проводами, что Иноземцев превратил меня в автоматона и я останусь в его подвале навечно. Иногда мне чудились ожившие куклы, они скреблись за прямоугольниками зеркал. Было страшно представить, что они вдруг потеряли управление, сошли с ума, убили их Творца и стучатся ныне ко мне, чтобы тоже прикончить.

Однажды после щелчка репродуктора, вместо знакомого покашливания, с которого Иноземцев начинал беседу, я услышал голос Элен.

— Герши, у меня минута. Слушай внимательно. Сегодня в полночь зеркальная дверь будет открыта. Перед тобой окажется коридор. Поверни налево, в десяти шагах узкий лаз. Эта обычная подвальная отдушина, прикрытая решетчатой дверцей. Ключ от нее ищи в супнице, что принесут тебе на обед. Будь осторожен. Его следует незаметно вынуть и спрятать так, чтобы наш дорогой доктор не заподозрил чего. Ты сейчас находишься в левом крыле дома. Лаз ведет в сектор «март», совсем недавно он был «февралем». Беги прямо, стеклянная дверь тоже будет открыта. Через каменную стену перелезть тебе не составит труда. Все. Отключаюсь.

Я остался неподвижным. Открыл глаза и, пока говорила Элен, сверлил взглядом потолок. Нарастало волнение. Мои глаза забегали по потолку точно обезумевшие, следом вдруг нечем стало дышать, я резко поднялся и сел на своей неизменной кушетке.

Свобода!

Зачем?

Не знаю — зачем. Но нужно. Хочу!

Сердце вдруг затрепетало при мысли, что неплохо было бы просто прогуляться. Мне в конце концов надоел этот затхлый аммиачный воздух, вечный неуютный холод, который, как продолжал считать Иноземцев, способствует правильной работе мозга. Сам он давно заработал бы в этом склепе воспаление легких. И кроме того, разве не добился он своего — не лишил меня счастья обладать мечтой. Пусть даже немного корявенькой.

Порой я дивился холодности своего мыслепроцесса. И задавался вопросом, а не провел ли тишком доктор задуманную операцию, не сотворил ли из меня куклу, подобную тем, что гуляли в секторах его «оранжереи», стригли его померанцы и собирали искусственный снег, чтобы потом из него сотворить для таких же кукол, как я, новую кожу? Нет? Я дернул рукой к виску, стал щупать свою голову в поисках проводов и шрамов.

И бесконечно обрадовался, когда зеркальная дверь в очередной раз тренькнула, впустив аккуратный столик на колесиках с обедом.

В основном сообщение с миром происходило сквозь зеркальную дверь посредством перекатывания через ее порог этого небольшого металлического предмета мебели на колесах. Так я получал свои книги и возвращал их обратно, еду, постельные принадлежности и одежду, что обычно состояла из бумажной рубашки до колен. Зеркало запиралось каким-то хитрым механизмом: мало оно вращалось вокруг оси, оно скользило по салазкам вверх-вниз, уезжало в потолок, когда замок был открыт, и опускалось в пол — тогда его нипочем не сдвинешь.

Иногда являлся мистер Хэлл. Доктор приходил, только когда препарат начинал действовать и я не мог владеть органами чувств в полной мере, и видел все сквозь дымку, и слышал словно через желейный туман.

Было чрезвычайно оскорбительно отбывать вечный срок за убийство, которого я не совершал. Хотя я ни разу и не заикнулся доктору, что хотел бы выйти отсюда и что он не имеет никакого права держать меня как заключенного. Меня останавливало лишь одно — я не мог отрицать факта угрозы ядом его супруге.

Мне удалось выудить из супницы ключ. В полночь — а я не разучился в точности определять время без часов — зеркальная дверь издала знакомый хрустальный отзвук — наиприятнейшая музыка для моего слуха в последние несколько недель. Я легко соскочил с кушетки и уже был в знакомом коридоре с кирпичными стенами. Если бы в тот первый день своего заточения я повернул не направо, а налево, не ушел бы вглубь подвала, то давно разгуливал бы на свободе.

Решетчатая дверь в конце была так ветха, что, пробуя ее на прочность, случайно снял с петель. Ключ мне не понадобился. Аккуратно отставив ее в сторону, пожал плечами, искренне сожалея о ненароком поломанной вещи, а уж только потом юркнул в просвет. Мои руки и ноги потонули в сырой земле. В поисках дорожки я вдруг наткнулся на сверток, из которого торчали моя шляпа и каблуки оксфордов. Мадам Бюлов позаботилась и о том, чтобы я не расхаживал по Нью-Йорку в кисее. Сунув свою одежду под мышку, со всех ног помчался вперед.

Свежий, морозный воздух обдувал лицо.

Мысленно я уже пребывал по ту сторону каменной ограды, по ту сторону стекла — на свободе!

Но оранжерея вдруг принялась давить на меня со всех сторон, казалось, сплющивала мозг и тело, барабанные перепонки готовы были взорвать голову. Сначала я испугался, что вновь меня опоили или обкололи чем-то, а я впопыхах не заметил. Потом вспомнил, что Иноземцев поддерживал в моей тюремной камере высокое давление, а очутившись снаружи, я испытал нечто вроде горной болезни. Меня шатало из стороны в сторону, дважды я налетел на оставленные садовником ящики и аккуратно сложенные в них лопаты — нашумел предостаточно, чтобы поднять на уши и казарму. Я продолжал нестись вперед, спотыкаясь, падая и поднимаясь снова. Сердце горело смесью азарта и страха не поспеть к стеклянной двери. Страшно было подумать, что та окажется запертой, на бегу обдумывал, как бы проломить в стекле дыру, которую потом доктору не составило бы большого труда залатать. Ударить в сантиметрах двадцати от шва, чтобы не повредить соседних стекол.