Оноре де Бальзак - Анри Труайя

Критика, призванная задобрить гордую Зюльму, вывела ее из себя. В гневе она высказывает ему все начистоту, в частности, что не в состоянии видеть, до какой степени Оноре чувствителен к похвалам представителей единственного сословия, что источает запах английского крема и португальской туалетной воды. «Я слышала, вы теперь пишете только для двадцати снобов. И печатаете свои книги тиражом в двадцать экземпляров… Неужели вы думаете, что человек, считающий ограниченными тех, кто немодно одет, рабочего – механизмом… может обладать умом достаточно широким, чтобы понять, что ангелы – белые…[12] Оноре, я страдаю от того, что вы теряете свое величие». Она упрекает его за заигрывания с Амедеем Пишо, который когда-то выставил его в смешном свете в своей статье, а теперь, возглавив «La Revue de Paris», потирает руки, приговаривая: «За деньги его всегда можно поиметь». «Деньги! – продолжает Зюльма, негодуя все сильнее. – Да, деньги, и все потому, что в вашем бонтонном кругу не принято ходить пешком… Взглянули ли вы на свою шагреневую кожу, после того как обновили квартиру, когда еженощно возвращались в два часа с улицы Бак? Зачем я отправила вас в Экс, Оноре? Да потому, что только там есть то, к чему вы стремитесь… Я позволила вам ехать в Экс потому, что у нас с вами нет ни одной общей мысли, потому, что я презираю то, что вы обожествляете, потому, что я – народ, аристократизированный, но всегда симпатизирующий тем, кто страдает от притеснений, потому, что я ненавижу любую власть, поскольку никогда еще не встречала справедливой, потому, что никогда не могла понять и никогда не пойму, как человек, заслуживший славу, готов пожертвовать ею ради денег… Вы теперь в Эксе потому, что вас прибрала к рукам определенная группа людей и что самым ценным товаром у этих людей считается женщина. Я же некрасивая, маленькая и горбатая, и у меня никогда не будет мужчины, которого можно заполучить таким способом… Вы теперь в Эксе потому, что ваша душа подпорчена, потому, что вы готовы променять настоящую славу на мелкое тщеславие, потому, что никогда моя сущность не изменится под давлением человека, который наслаждается тем, что раскланивается с гуляющими в Булонском лесу или первым приезжает на площадь Людови-ка XV… Это значит предпочитать истинным удовольствиям самые пустые. Я вам наговорила много неприятных вещей, дорогой Оноре, но я говорю их с уверенностью, что, когда у вас ничего не выйдет с вашими герцогинями, я всегда буду на своем месте, готовая утешать вас с самой искренней к вам симпатией».

Так, «дружески» отказавшая Оноре Зюльма утешает его, когда тот получил от ворот поворот от другой. Быть может, втайне сожалеет, что не уступила его напору? А может, питая к нему нежность, искренне желает, чтобы с мадам де Кастри ему повезло больше? Так или иначе, устроив ему почти материнский нагоняй, пытается успокоить, предрекая, что его усилия увенчаются успехом: «Говорю вам, вы будете счастливы в Эксе. Просто все и не должно было случиться в первый же день. Но вы обедаете вместе, вместе проводите время. Вас соединяют тщеславие и удовольствия. Вы получите то, к чему стремитесь. К тому же, поверьте мне, противная сторона слишком заинтересована в том, чтобы вас завоевать, а потому не допустит других, плебейских увлечений». Но в конце восклицает с болью в сердце: «О, Оноре! Почему вы не смогли остаться в стороне от этих политических интриг, которые по прошествии времени оказываются такими жалкими!.. А вы ждете, что это принесет вам влияние и богатство».

Несмотря на оптимистические прогнозы Зюльмы Карро, свидания Бальзака с маркизой ограничивались лишь светскими любезностями. Ей не было равных в умении взглядом ли, обещающей улыбкой разжечь пыл того, кто ухаживал за ней, а потом замкнуться, словно вызванные ею волнение и возбуждение неприятно поразили ее. Как будто поощряла ухаживание, чтобы ее последующий отказ казался больнее, рвалась в бой ради отступления. Эта игра в прятки сводила Оноре с ума: он задыхался от желания, заметив кусочек ее кожи под манжетой над локтем, наблюдая за движением корсажа ее чересчур декольтированного платья, слыша глубокие вздохи, которые она роняла, прикрывшись веером. Ему требовалось почти болезненное усилие воли, чтобы не броситься на эту недоступную женщину, не начать раздевать ее, заставить покориться. Оправдывая свою сдержанность, госпожа де Кастри весьма туманно говорила о привязанности к пятилетнему сыну Роже, который был тут же, в Эксе, и который был так похож на Виктора фон Меттерниха, страстно ею любимого когда-то. По ее словам, воспоминания о том восхитительном времени мешали с легким сердцем предаваться настоящему. К тому же после несчастного случая она стала такой слабой и, несмотря на то что молодо выглядит, не та, что раньше. Разбита, сломлена. Влечение к ней Бальзака забавляло ее, льстило ей, но у нее не было ни малейшего желания становиться его любовницей. Она восхищалась его творчеством, но не собиралась оказаться в объятиях человека столь тяжеловесного, обыкновенного, лишенного какой бы то ни было грации, вот только взгляд и речь чаровали. Любая его попытка нежности вызывала неприятие. Тем не менее маркиза согласилась, чтобы он дал ей другое имя, которое знали бы только они двое и которое стало бы их тайной. Госпожу де Кастри звали Элен, теперь она стала Мари. Этим же именем он нарек однажды и герцогиню д’Абрантес. Впрочем, это ничего не изменило в поведении Оноре.

Бальзак даже воспрял духом, полагая, что теперь, шаг за шагом, потихоньку доберется до спальни этой женщины. Приглашение сопровождать ее в путешествии по Швейцарии и Италии только укрепило эту уверенность. Они должны были ехать вместе с герцогом Фитц-Джеймсом, дядей маркизы, и его супругой. Оноре не сомневался, что ему представится возможность окончательно сблизиться с «Мари». Предстоящий вояж требовал значительных затрат, но писатель рассчитывал на «La Revue de Paris» и доходы от продажи своих «Озорных рассказов». К тому же в Эксе он свел знакомство с Джеймсом Ротшильдом, и тот пообещал написать рекомендательное письмо брату, жившему в Неаполе. Таким образом, можно было не опасаться, что окажешься в незнакомой стране без гроша в кармане. В страшной спешке руководил Бальзак матерью: пусть срочно вышлет ему тысячу двести франков, пару сапог из тонкой кожи, чтобы чувствовать себя комфортно в гостиных, и пару попроще, на каждый день, да не забудет положить в них помаду и туалетную воду, которых ему так не хватает. Сам отправляет ей два куска фланели, которые носил на животе. Их необходимо показать ясновидящей, работающей под присмотром доктора Шапелена: та должна сказать, что у него за болезнь. Умоляет брать фланель аккуратно, бумагой, чтобы ничего в ней не нарушилось. И, завершая письмо: «Дорогая матушка, не забудьте положить в пакет полдюжины желтых перчаток».

А желтые перчатки, сапоги из тонкой кожи и туалетная вода помогут ему окончательно сломить сопротивление маркизы. Перед отъездом она предлагает ему совершить паломничество в монастырь Гранд-Шартрез. Суровое величие горных вершин, пустынные, молчаливые кельи потрясли его. Что чувствует человек, сраженный безразличием любимой женщины, бегущий от общества в поисках одиночества, размышлений, созерцания природы? Не выход ли это и для него самого, ведь «Мари» все так же холодна? Впрочем, он находит иное решение, профессиональное: плох тот писатель, что не стремится подарить свои мечтания героям, не похожим на него внешне, носящим другие имена. Возвратившись, Бальзак сообщает матери, что работал три дня и три ночи над «Сельским доктором» и почти завершил его. На самом деле довольствовался тем, что набросал план будущей книги. Тем не менее победоносно заявляет о ней Луи Маму, рассуждая попутно о том, что всегда жаждал широкого признания, которое помогают приобрести томики небольшого формата, наподобие «Поля и Виргинии» или «Манон Леско», тысячи экземпляров которых расходятся, попадая в руки практически каждому – и ребенку, и молодой девушке, и старику, и священнику. «Моя книга задумана именно в таком духе. Книга, которую станет читать и привратница, и великосветская дама. За образец я взял Евангелие и катехизис, две книги, которые превосходно продаются, и создал собственную. Действие происходит в деревне».