Передвижная детская комната - Евгений Меньшенин

– Тебе нужно больше кушать фруктов. Ты немного бледный. Знаешь, как называют тебя в школе парни?

– По-всякому, но в основном «поганкой». Знаешь, как обидно?

– Парни такие вредные.

– Ага. И мамаши тоже бывают вредные.

– Ты прав. Девочки тоже бывают вредные.

– Но не ты, – сказал Миша. – Ты хорошая.

– Ой, спасибо.

Сосредоточься, сосредоточься!

Миша бросил кофту на лобовое стекло, сел в салон и снова включил брызгалки. Омыватели смочили кофту, а дворники столкнули ее вниз.

Миша вышел, взял кофту и начал вытирать стекло. Потом капот, потом бампер. Он увидел капли крови и на боковых зеркалах.

До него донесся звук мотора. Далекий. Миша посмотрел в ту сторону, откуда приехал. К нему приближалась машина.

Бум, бум, бум.

Сначала она подумал, что это мамаша стучит по какому-то предмету в том далеком месте, где сейчас находилась. Но это оказалось его сердце.

Бум, бум, бум.

Он глубоко задышал. Голова начала кружиться. Ноги стали ватными. Он спрятал кофту за спиной.

Машина приблизилась, поравнялась и проехала мимо, даже не остановившись.

Миша выдохнул.

Он сел в салон, перевел дыхание, посмотрел на кровавую кофту в руках. Куда ее? В багажник? Опять отклеивать? Нет времени. Он затолкал ее под свое сиденье. Потом глянул в зеркало заднего вида на свое лицо. Бледный, взлохмаченный, глаза навыкате, пот струился ручьем.

Ну и видок у тебя. Домой приедешь — прими душ. А лучше полежи в ванне несколько часов. А то ты, похоже, не мылся с моих похорон.

Миша врубил передачу и погнал вперед.

Он посматривал в зеркало заднего вида, не открылся ли багажник. Он осматривал стекло, не осталось ли пятен. Кое-где остались черные точки. Ночью незаметно. Все в порядке. Он посмотрел на свои руки. Он очистил их жидкостью для мытья стекол. Теперь они воняли химикатами. Но зато не было на них кровавых пятен.

Тебе нужно успокоиться. Если ты приедешь таким к следующей клиентке, то эта девка может что-то заподозрить. Во-первых, улыбнись. Улыбнись в зеркало. Давай, не стесняйся. Как я тебя учила? Помнишь, когда ты пытался обмануть директора школы? Когда нужно было притвориться, будто это не ты принес в школу коробку самых громких в мире петард. Вспомни, у тебя тогда отлично получилось.

«Мне не хочется улыбаться».

Это будешь рассказывать полицейским, понял? А ну, открыл пасть и показал все свои зубы!

Он посмотрел в зеркало и натянул улыбку. Получилось идиотское лицо.

Давай еще раз.

Он попытался второй раз, но получилось еще хуже.

Ладно, можешь не улыбаться. Но и дрожать тоже не надо. Возьми себя в руки. Ты ничего страшного не сделал. Тебя не найдут. Сейчас отвезешь эту бабу куда ей там надо, к мужику или куда там бабы ездят по ночам, а потом не забудь, слышишь меня, дубина, не забудь позвонить своим начальникам и сказать, что у тебя сломалась машина. Скажи, что не заводится, наври с три короба и обязательно выключи эту штуку, которая ведет тебя зеленой линией. Ты понял?

«Да, все понял».

Все. А сейчас я отойду. У меня тут кое-какое дело.

Наступил тишина. Шуршание колес по дороге, ветер в окно, ночные птицы, сверчки. Звук машин, движущихся навстречу. Хорошая ночь. Хорошая ночь, чтобы убить пару человек.

«Что еще у нее там за дела? Поджарить бутерброд на адском пламени? Расчленить пару грешников? Наверняка прислуживает Сатане. Повезло ему с помощницей. Так. Все. Надо отвлечься. Сколько мне еще? Осталось пять минут. Хорошо».

Чтобы отвлечься, вспомни о Маше.

«Нет, пожалуйста, только не о ней. Пожалуйста. Это так грустно».

Лучше грустить, чем трястись от страха.

Это был не мамин голос. Она куда-то ушла. Это был его голос. Теперь он разговаривал сам с собой.

Маша. Прекрасная Маша. Длинные светлые волосы и голубые глаза. Она смеялась как ангел. А когда она смеялась, то ее глаза искрились. Искры разжигали в нем теплое чувство. Он хотел ее обнимать и прижимать к себе. Он чувствовал тепло даже стоя в двух метрах от нее. Он боялся подходить ближе, он боялся сделать что-то не так. Он боялся, что она оттолкнет его.

Она сама сделала первый шаг. Подошла к нему, взяла за руку, заглянула в его глаза и поцеловала. В уголок рта. Он почувствовал ее запах и чуть не упал. От его матери всегда воняло старой одеждой, какими-то мазями, ее вонь забивала ноздри, как вата, смоченная мазутом. А запах Маши проникал внутрь, он открывал поры, он позволял дышать и чувствовать, он оживлял. И он окрылял. Миша в первый и последний раз в жизни был счастлив в тот самый момент, когда она прикоснулась к нему губами.

А потом она смущенно захихикала и отвернулась. Он несколько минут стоял не двигаясь и только потом понял, что замер, как статуя. Маша шла впереди по дороге. Он бросился за ней.

Они гуляли весь день. Держались за руки. Он был так счастлив, что решил показать ей одно место. Свое место. Укромное. Там он прятался от мамы, когда она злилась. Сначала он прятался под кроватью или в шкафу, когда был совсем маленьким. Потом его укрытием стала ванная комната. Но мама выкрутила там все шпингалеты и замки. Тогда он стал убегать из дома. Он знал, что побег был худшим вариантом, ведь по возвращении она била его еще сильнее. Но зато это место, его укромное место, успокаивало его. Тут можно было помечтать. Тут можно было подумать. Покидать камни в тину, отловить пару лягушек, сделать из веток шалаш и играть в индейца, одинокого старого индейца.

Это было заросшее тиной и камышами болото. Как большой плевок какого-то великана. Оно находилось в полукилометре от старого заброшенного стадиона, где когда-то проводили концерты, где в девяностых годах тренировались дети из велошколы, когда Миша был маленький. Потом стадион забросили, уж по какой причине, Миша не знал. Но он часто гулял там, потому что здесь редко появлялись люди. Тренажеры и турники стояли облезлые и заржавевшие, дорожки для бега заросли сорняками, асфальт давно скрылся под толщей грязи и земли. Стадион находился рядом с лесом. И если идти по маленькой тропинке вдоль ручья и в нужный момент свернуть и пройти еще немного, то наткнешься на болото. Красивое и тихое. Если не учитывать постоянное кваканье жаб.

Миша нашел его, когда он разозлил свою мамашу, отказавшись есть суп. В нем плавал какой-то жук, и Миша начал стонать, что не хочет есть насекомых. Мамаша посмотрела в его тарелку и сказала, что это не жук, а мясной деликатес, и засмеялась. Она сказала, что нет ничего страшного в том, что он будет жрать вареных насекомых. Некоторые люди сознательно готовят их и потом едят, у кого-то это блюдо считается совершенно обыденным, как пельмени или как яичница. Но Миша все равно не хотел. Ему было тогда девять или десять лет. Он точно не помнил.