Соло для пистолета с оркестром - Наталья Андреева

— Гадаешь? — с иронией спросил он.

— А что? Сбывается! Когда-то у меня была большая-пребольшая любовь…

— Да ну? — с ревностью спросил он. — В школе?

— Нет, не в школе. Но что-то детское в ней было. Ревность, наверное. Не мне, так никому. Как глупо! Все глупо.

— Он что, не любил тебя?

— Как оказалось. Впрочем, не обязательно об этом рассказывать. Не время еще.

— Ну хочешь, я тебе что-нибудь расскажу? Взамен?

— Боюсь, замена неравноценная.

Она резко отбросила ромашку с наполовину оборванными лепестками. Он почувствовал, что подошел вплотную к тайне. Вот оно, начинается! Но не время. Значит, расскажет. Когда время придет. А когда оно придет?

Дмитрий почувствовал вдруг раздражение. Кто он для нее? Охранник? Личный шофер? Частный сыщик, нанятый ею для расследования убийства мужа? Раз ей решать, когда время, а когда нет. Меж тем как сыщик, он может потребовать полной откровенности. Так нет! Надо пудрить ему мозги! Играть в любовь, обрывать лепестки у ромашки! Он резко разогнулся и перестал рвать цветы.

— Что с тобой? — спросила Юлия, встретившись с ним взглядом.

— Ничего.

— Митя…

— Хватит уже. Пойдем.

— А цветы?

— На. — Он неловко сунул ей в руки букет. Обратно шли молча. Хорошо, что противная собака с ними не увязалась!..

…Альфа встретила их заливистым лаем. Обиженным. Мол, гуляли без меня, а я тут на привязи.

— Сидеть! — велела хозяйка. И собака обиженно поджала хвост.

Кузьминична, гремя подойником, шла доить своих коз. День клонился к вечеру, но солнце еще стояло высоко. Длинный июньский день. Светлые ночи…

…Одна из таких ночей все-таки наступила. Глазов, не зажигая света, прокрался в горенку, где Юлия уже лежала на кровати, и глупо спросил:

— Ты не спишь?

— Нет, — шепотом ответила она. И, чувствуя его неуверенность, добавила: — И без тебя не усну.

Он молча стал раздеваться. Потом, зажмурившись, хотя и без того было темно, нырнул в постель, под одеяло.

— Знаешь, я немного отвыкла, — прошептала она. — У меня уже давно не было мужчины.

— Ты что, боишься?

— А ты разве нет? Ведь у нас с тобой это в первый раз?

— Сам не знаю. Что тут такого особенного?

Она тихонько рассмеялась в темноте. Потом прижалась к нему. Теплые, мягкие губы встретились с его губами.

— Подумать только! Каких-нибудь две недели назад я даже не знала, что ты существуешь на свете!

— И я… не знал…

Он ласкал ее и чувствовал нежность. Хотелось верить, что это навсегда…

…Потом они лежали усталые, прижавшись друг к другу. И вдруг в окно заглянула луна. Стало светло.

— Смотри-ка, луна! — удивленно сказал он.

— И в самом деле. Как это удивительно! Луна!

Они одновременно рассмеялись и поцеловались. У него было такое ощущение, что во всем теле раздается неумолкающий звон. Словно серебряные колокольчики едва-едва касаются друг друга. И эта удивительная музыка звучит в каждой клеточке, в каждом крохотном сосудике, в каждом из пронизывающих его нервов: дин-дон, дин-дон, дин-дон…

Проснувшись, он сразу же почувствовал: случилось что-то значительное. В окно светило солнце, тело словно провалилось в мягкую пуховую перину. А рядом лежала любимая женщина, и пахло его любимыми духами. От волос тоже исходил тонкий, какой-то особый аромат. Он лежал, боясь пошевелиться. Она еще спит. Как бы не разбудить!

А вдруг она проснется, и все исчезнет? Скажет, что все, что случилось вчера, было ошибкой и больше не повторится. Их ведь, в сущности, ничего не связывает. Призрак писателя Акима Шевалье и прошедшая Ночь. И то и другое легко забыть. Кому теперь нужно их расследование?

Ему не хотелось, чтобы все закончилось. Глазов понял — влюбился. Чего с ним давно уже не случалось. В двадцать восемь лет он думал, что знает о любви все. Что жизнь определилась, и дальше остается идти по широкой, ровной дороге, никуда не сворачивая. И в этот самый момент с ним случилось что-то странное.

Он почувствовал, что рука затекла, и чуть пошевелился. Юлия тут же проснулась и сразу попыталась закрыть рукой лицо:

— Не смотри, не смотри… Я без косметики…

— А разве я тебя еще не видел без косметики? — удивился он. — Вспомни тот день, когда я впервые появился в твоем доме. На тебе были старые тренировочные штаны…

— Митя! Перестань!

— Кстати, я давно уже на тебя смотрю. И все успел разглядеть.

— И мои морщины?! — в ужасе спросила она.

— Где? Наверное, у меня что-то со зрением, — он с улыбкой потер глаза. — Близорукая дальнозоркость. Не вижу ни одной.

— А седые волосы?

— Волосы? А я думал, так нынче красят. Мелирование.

— Мелирование — это другое. А седина — это седина. Последний год был для меня особенно тяжелым.

— Ладно. Не переживай, — он крепко прижал ее к себе. Потом зевнул и спросил: — Будем вставать или останемся в постели до вечера? Меня это вполне устраивает. Не хочу видеть ни собак, ни кур, ни кроликов. Ни старую ведьму, — беззлобно сказал он. — Только тебя…

Он полез целоваться, нетерпеливый от своего детского, щенячьего восторга. Надо же! Влюбился! Она пыталась спрятаться от его глаз и настойчивых поцелуев и натягивала до подбородка одеяло. Минут десять они возились в постели, как маленькие дети. Потом дошло и до серьезного. После смешков и любовных игр — пылкие объятия.

Они еще долго лежали в постели. Ленивые, разморенные. Вставать не хотелось. За стеной слышалось какое-то движение. Кузьминична, наверное, готовила корм для своего большого хозяйства. И Юлия спохватилась:

— Слушай, неудобно как! Лежим, целуемся. Надо бабушке помочь. Скоро уже десять часов!

Дмитрий неохотно вылез из-под одеяла. Едва коснувшись ногой пола, охнул. В перине было хорошо! А топором-то вчера намахался! И спинка бо-бо!

— Намазала бы ты меня кремом, — пожаловался он.

Юлия рассмеялась:

— Разве можно показываться перед любовницей в таком виде? Слабым и жалким, с больной спиной? Ты сейчас должен быть как горный орел.

— Если уже на то пошло, я, пожалуй, начну разглядывать твои морщины. Это что касается орлов…

— Ладно, я пошутила. Иди уже. Я одеваться буду.

Он ушел неохотно. На лице отчего-то блуждала глупая, довольная улыбка. Он вышел во двор, долго плескался под рукомойником. Когда вернулся в избу, Кузьминична с Юлией накрывали на стол. За завтраком хозяйка все косилась на гостей, особенно на Юлию, со значением. Потом не выдержала и спросила: