Другая жизнь - Лайонел Шрайвер

Шеп положил руку на плечо сына.

– Следующие несколько месяцев будут очень сложными для всех нас. Мама не сможет отвозить тебя в школу; придется ездить на велосипеде. Мне понадобится твоя помощь по хозяйству – иногда убраться или приготовить все необходимое к приезду гостей. Главное, ты должен помнить, что, как бы тяжело нам ни было, твоей маме стократ тяжелее.

Желание сказать все это было спонтанным. Он играл роль хорошего отца, а не был им на самом деле. Зак порой очень щепетильно относился к техническим новинкам, ноя, что у него нет того, что есть «у всех», – для Шепа эти дорогостоящие игрушки были всего лишь промежуточным звеном, заполняющим пробел между тем, что действительно стоило и стоит приобрести. Зак считал постоянную экономию отца в пользу Последующей жизни странной, если не безумной, он организовал настоящую кампанию в пользу покупки айпода, и Шеп не выдержал и сдался. В остальных сферах жизни сын был совершенно нетребовательным. Единственное он четко уяснил для себя, узнав о болезни матери, – с этого момента возможность получить желаемое сводилась для него к нулю.

Вечером, лежа в постели, Глинис отвернулась от Шепа, приняв ту же позу, которую любила во время беременности. Он придвинулся к ней ближе, втайне надеясь, что его осторожные прикосновения сломят сопротивление. Он чувствовал ее отчуждение. И дело было не в Пембе; и не в «Фордж крафт». Виной всему было то, что все это произошло с ней, а не с ним. Он теснее прижался к ней, и, когда осторожно положил руку ей на живот, она так же осторожно ее убрала.

Шеп был уверен, что за всю ночь не сомкнет глаз, но понял наутро, что все же спал. Ему снилось, что он кроет крышу веранды и владельцы хотят, чтобы старая черепица была удалена, прежде чем он положит новую. Дом был очень красивый, как говорится, ладный. На крыше обнаружилось несколько слоев старого покрытия, один из которых был поразительно похож на обои, которыми была оклеена его комната в детстве. Когда он сорвал последний тонкий слой, ожидая увидеть чистые светлые доски, открылась промазанная дегтем черная искореженная бумага. Он с трудом оторвал ее. Доски были покрыты плесенью, в разные стороны расползлись отвратительные жуки и черви. Дерево было сырым и прогнившим, похоже, крыша много лет протекала. Когда он встал, чтобы позвать помощника, ветхая конструкция не выдержала его веса и рухнула.

* * *

Глинис не могла составить ему компанию, поэтому утренний кофе он пил в одиночестве, стараясь мобилизоваться за короткое время, оставшееся до отъезда. Он задумался о том, что каждое утро готовил кофе не ради самого кофе, а чтобы чем-то себя занять.

Было очень рано, поэтому движение в сторону Северного Манхэттена оказалось еще непривычно слабым. Еще даже не рассвело.

Шеп испытывал легкое волнение, пробираясь сквозь темноту пустынных улиц, такое же чувство было перед полетом в Индию, с регистрацией за три часа до рейса. Сейчас он тоже был возбужден, но это больше походило на нервное ожидание бури, сигнала пожарной сирены, как 11 сентября.

– Возможно, это прозвучит странно, – произнесла Глинис; он был рад, что она не молчит, – но больше всего меня пугают уколы.

Глинис всегда боялась инъекций. Как и большинство страхов, отсутствие опыта преодоления делало их еще более пугающими. Когда они смотрели фильм, где показывали, как наркоманы вставляли иглу в вену, она всегда отворачивалась, а он говорил ей, что все закончилось и можно опять смотреть на экран. Если в новостях передавали репортаж о новой вакцине, Глинис выходила из комнаты. Ей было стыдно, но она не могла заставить себя стать донором крови, а поездка в страны, отправляясь в которые требовалось сделать прививку от холеры или тифа, становилась предметом непременных конфликтов. Ему потребовались годы, чтобы оценить ту жертвенность, на которую Глинис шла ради него, позволяя игле вонзиться в свое тело.

– Я думал об этом, – сказал он. – А как же контрастная жидкость? Как ты это перенесла?

– С невероятным трудом. Перед МРТ я едва не упала в обморок.

– Но тебе надо еще сдать кровь на анализы…

– Знаю, – перебила его Глинис. – И не раз. И еще химио… Там придется лежать с иглой в вене часами. Когда об этом думаю, меня начинает подташнивать.

– Но во всем остальном ты просто молодец! Помнишь, как ты порезала палец в мастерской?

– Такое не забывается. Я тогда работала с буром, там такое сверло с зубьями, похоже на миниатюрную циркулярную пилу. Счастье, что я себе кусок пальца не отрезала. До сих пор ничего не чувствую подушечкой.

– Да, но ты спустилась вниз как ни в чем не бывало и сказала, что «кажется, мне надо наложить швы, Шепард, а я не смогу вести машину одной рукой». Таким же голосом ты бы попросила меня съездить в магазин за зеленым луком. Поэтому я не сразу заметил, что у тебя замотана левая рука и кровь чуть ли не капает на пол. Это было круто.

Она засмеялась:

– Если бы ты присмотрелся, заметил бы, что я бледная как смерть. После этого я не прикасалась к буру. Он до сих пор лежит в ящике с инструментами с коричневыми пятнами на сверле.

– Но что делать с твоей фобией? Попробуй расслабиться, и станет легче.

– До сих пор мне не удавалось. Это так глупо, Шепард. Меня распотрошат, как рыбу, а я боюсь какого-то укола.

– Может, тебе сконцентрироваться на оправданных страхах, тогда ты забудешь о неоправданных.

Она положила руку ему на бедро, этот жест показался таким естественным, что по телу побежали мурашки.

– Хоть у тебя и нет университетского образования, дорогой, но иногда ты говоришь очень умные вещи.

Вливаясь в поток машин на бульваре Милл-Ривер-Парквей, Шеп думал о том, что вчера им нечего было сказать друг другу, а сегодня выяснилось, что они должны о многом поговорить, а времени у них так мало. Он чувствовал, что поспешные разговоры после долгого времени, потраченного впустую, могут стать парадигмой их будущих отношений.

– Я никогда не говорил тебе… – начал он, – не помню, какой сериал смотрел, что-то связанное с криминалом, кажется «Место преступления Лас-Вегас». Группа экспертов делала вскрытие. Следователь сказал, что по результатам вскрытия может сделать вывод, что жертва подолгу и часто качала пресс. Я понятия не имел, выдумки это или нет, но эта сцена почему-то врезалась в память. Понимаешь, даже после смерти можно сказать, посещал ли человек тренажерный зал. Иногда, когда я занимаюсь на тренажерах, в голову «приходят мысли о том, что я попал в аварию и люди в морге изучают мышцы моего живота. Я хочу, чтобы мои заслуги были оценены по достоинству даже после смерти. Глинис рассмеялась:

– Смешно. Обычно людей беспокоит, чистое ли у них белье.

– Мне кажется, это то же самое, просто сказано другими словами – ну, хирурги вынуждены оперировать любых людей, даже самых дерьмовых. Обрюзгших стариков, толстяков, тех, которые никогда за собой не следили. Понятия не имею, как они к этому относятся, может, им все равно. У тебя прекрасная фигура. Подтянутое и стройное тело.