Психология проклятий - Альма Либрем

В воздухе было слишком много кислорода — особенно много, как для столицы. Разумеется, мир шёл вперёд, технологии развивались — не одной только магией будешь сыт! Столицу давно уже наполнили пары, странные предприятия постепенно превращались в нечто само собой разумеющееся. Но ведь должен был оставаться кусочек незадействованной природы!

Здесь, вдали от паровых двигателей, от шума фабрик и криков людей, вдали от цивилизации и так близко к ней, наконец-то можно было насладиться реальной жизнью.

Котэсса вдруг пожалела, что столько лет попросту игнорировала парк. Её, жительницу крохотного городка, сначала поражали огромные базары и прекрасные здания, бесконечный перечень человеческих благ, таких далёких для родного дома. Водопровод, сияние ламп — магия, магия, магия!

Теперь, когда и к столице она уже давно привыкла, и мир перестал казаться до такой степени удивительным, она почувствовала всю красоту природы. Поразительную, наполнявшую её сердце каким-то странным, запредельным удовольствием.

Она уже и думать забыла о том, чтобы оказаться в лесу — а, оказывается, не следовало далеко уходить!

Ведь покой был так близко…

— Мне кажется, я будто бы попала домой, — прошептала она наконец-то, совсем тихо. Боясь разрушить эту чарующую атмосферу, девушка застыла на месте, не оборачиваясь, смотрела прямо вперёд.

Дорожка становилась всё уже и уже, вела куда-то в глубины леса, сворачивалась удивительными петлями и словно мечтала наконец-то провести её к свободе. К свободе от оков и обязательств.

Теперь проклятие Сагрона не казалось камнем на её душе, оно обратилось в самый настоящий дар, лучшее, что только мог НУМ подарить своей прилежной ученицей. Она и не думала о том, что сможет в лице преподавателя обрести неожиданную поддержку, чужое крепкое плечо, о которое можно опереться, а тут внезапно осознала и силу, и то, что он не оставит её просто так, потому что пожелает внезапно умчаться в даль, как порой это делали временные друзья и подруги.

В этом проклятье было что-то стойкое и стабильное. В том, как он обнимал её, положив руки на талию, в этом странном цветочном аромате сада, смешавшимся с удивительным запахом пряностей, доносившимся из города. Странно было, что из всего пара, из всего дыма и шума сюда, в парк, проскользнул именно запах кофейни, чуть терпковатый, такой загадочный и нежный.

Когда она повернулась к Сагрону, в его глазах тоже было что-то такое мечтательное… Мысли раз за разом уплывали в даль — нет, леса вокруг её родного городка не обладали такой магией, как этот парк.

В них не было такого ощущения контраста. Не было за что говорить спасибо — лес, наполненный скрипом падающих деревьев, криком дроворубов, не задумывающихся о том, что столь ценное сырьё следовало бы экономить… Тот лес шумел, он кричал от боли, а не наполнялся счастьем редкого гостья.

…И в поцелуе — сокровенном, тайном, спрятавшемся где-то в уголке миров этого парка, было что-то невообразимое и необыкновенное. Котэсса не снимала чужое проклятье, не рассчитывалась за какой-то псевдогрех со стороны свободного мужчины. Она даже не могла почитать его нынче за своего преподавателя — Сагрон внезапно пересёк, в один миг, в один шаг, все пределы и границы, которые так долго и старательно выстраивались против любого представителя мужского пола.

Арко казалось, она больше не могла дышать. Осталось только удивительное пение птиц там, за границами сознания, и теплота его рук и губ в странных сумерках, окутывавших её маленький, персональный мирок…

И всё растаяло. Всё превратилось в какую-то вспышку пыли и пепла — она замерла, застыла на месте, чувствуя, как медленно осыпается то странное, загадочное чувство.

Сагрон стоял совсем рядом — так и не разжал руки, не выпустил её из тёплого плена объятий. На губах его застыла едва заметная улыбка, мягкая и нежная, и девушка не стала даже выворачиваться из привычно-приятного плена, ставшего почти обыкновением за последние дни.

Она не думала, что будет благодарить проклятие уже за то, что оно просто существует — сейчас не хотелось ни отталкивать его, ни говорить колкости. Она словно не задумывалась о том, что, может быть, мог потребовать мужчина. Зачем? Какой смысл был в требовании очередной ерунды, если он и сам, словно заколдованный, смотрел ей в глаза…

— Почему ты отправляешь своим родителям деньги? — внезапно спросил он, возвращаясь к той старой и неприятной теме. — Мне казалось, что ты уже на какой-то миг вознамерилась этого не делать. Ещё вчера речь не шла о подаяниях родителям, когда ты говорила со мной об общежитии.

Допустить мысли, что Котэсса надеялась на его деньги, Сагрон не мог. Не такой она была, чтобы выпрашивать лишнюю копейку, выгрызать зубами то, что ей не принадлежало. И на шантаж казалась неспособной.

По крайней мере, в общем понимании этого слова.

Нет, разумеется, она могла поставить какие-то условия — но мужчина и сам чувствовал себя виноватым за ту цепочку ожогов от Энниз. Там он заслужил и отказа, и даже требования платы, а Котэсса всё равно казалась слишком скромной в собственных запросах.

Может быть, просто была слишком неопытна.

Но всё равно — такое кошмарное рвение помочь своим родным, что явно не поддерживали её на протяжении обучения, казалось Дэрри диким. Он знал, что его родители ещё могли работать — они получали мало, но, проведя всю жизнь на собственных должностях в среднего размера городе, не столице, но и не глухой глубинке, не собирались просто так отказываться от трудов лишь из-за того, что их сын вполне мог обеспечить им пропитание и оплату дома.

Котэсса была совсем ещё юной — двадцать, может быть, двадцать один год? Её родители, она сама сказала, почти что из деревни, и вряд ли они сейчас пожилые люди. Сколько им, что они не могут работать?

— Моя мама, — промолвила Тэсса, — сейчас приболела. Она написала письмо, что без моих денег у неё просто не хватит на лечение. Я и так попыталась переслать всё то, что у меня осталось, но она назвала сумму, а этого мало…

Сагрон понимал, что мог предложить ей свои деньги, но знал, что Котэсса откажется. Да и эти болезни…

— Странно, — продолжила девушка, казалось, доверившись ему хоть немного, — что она заболела летом. Обычно у мамы обострение именно зимой, а в тёплую пору, когда я возвращаюсь, она чувствует себя неплохо. Это я, наверное, виновата. Не приехала к ним, подумала, что им не понадоблюсь, не рассказала Литории о том, что должна быть дома. Мне Элеанор посоветовала проявить твёрдость — я ещё и написала маме, что не смогу отправлять им с отцом деньги!..

— Сколько твоим родителям лет? — оборвал её Сагрон, впрочем, довольно мягко, чтобы не спугнуть, не заставить разорвать нить этого плавного, доверительного разговора.

— Маме сорок три, отец на полгода старше, — отозвалась девушка. — А что?

— И ты в семье одна?

— Ну…

— Скажи мне, солнце, — он коснулся её щеки кончиками пальцев, и в этом парке всё казалось таким понятным, таким простым и таким логичным, что Котэсса даже не попыталась его оттолкнуть, — сколько работала твоя мать? Она работала, когда ты жила ещё дома?