Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни - Леопольд фон Захер-Мазох

Но Нора не была верна в любви, это, вероятно, и отражалось на грустном и задумчивом личике Миньон.

Потешная драма, разыгравшаяся между нею и Маргаритой Гальм, о которой она сама нам рассказала, убедила нас в ее непостоянстве. Она познакомилась с поэтессой, та развила ей свои взгляды на новую расу. Будущая родоначальница, которой хотелось поскорее свершить свое великое призвание, прониклась нелепой мыслью, что Нора была именно тем юношей, посланным Богом, с помощью которого она должна была обновить человечество. Мне кажется, что Нора, отчасти благодаря своей склонности к мужской роли, отчасти из шалости, подливала масла в огонь до тех пор, пока, видя, что может сама обжечься, перестала посещать бедную сумасшедшую. Но Нора, которой еще не приходилось иметь дело с «избранниками», не знала, с каким упорством они привязываются к своей «божественной» миссии. Так как она не приходила к Гальм, та решила отправиться к ней.

В один прекрасный день прислуга в доме родителей Норы вбежала в комнату, заявив, что в доме происходит чья-то свадьба, так как у подъезда остановилась свадебная карета и невеста поднимается по лестнице. Все выбежали на площадку смотреть невесту. Она действительно поднималась по лестнице, несколько запыхавшись, в прелестном белом атласном платье; на ней был миртовый венок и фата, а в руках она держала великолепную корзину с цветами, которые разбрасывала на своем пути.

Куда она направлялась? У какой двери она остановилась?

Нора не ждала разрешения этого вопроса. Ее охватило мучительное беспокойство. Она забилась в отдаленнейший угол квартиры, приказав прислуге сказать, если ее будут спрашивать, что она уехала очень далеко и приедет очень не скоро. А невеста в это время стояла у запертой двери с трогательной настойчивостью. Между тем свадебная карета и одинокая невеста привлекли внимание соседей, и вскоре вся лестница и площадка наполнились любопытными, ожидавшими конца происшествия. В конце концов дверь отворилась, и появившийся слуга неумело и грубо выпроводил невесту.

Огорченная и разочарованная, возвратилась будущая родоначальница к себе домой; в данное время ей пришлось отказаться от возрождения человеческой расы.

* * *

Молодые девушки очень часто навещали нас. Нора сообщила, что Миньон очень хотелось начать писать, но у нее не хватало смелости. Леопольд поддерживал се, говоря, что у нее, конечно, есть талант, что он будет помогать ей и пристраивать ее произведения. Это мне напомнило время, когда он то же самое говорил мне.

Миньон попробовала написать рассказ, он отослал сто в какую-то газету, которая напечатала его, – то же, что когда-то было и со мной.

Молодая девушка была в восторге.

Летом мы с обеими подругами отправлялись на прогулки. Канфу очень хотелось присоединиться к нам. Правда, он ненавидел женщин, но его ненависть не могла устоять против удовольствия показаться на улице в обществе двух хорошеньких и элегантных девушек. Как мы не жалели, но все-таки не брали его с собой: уж очень он был смешон.

Нора, знавшая, что он занял ее место в «Пещере Роз» – так Гальм окрестила свою комнату, – называла его не иначе, как «Божественный Юноша»; имя так за ним и осталось. Он принял это совершенно спокойно, не видя никакой насмешки: под влиянием Гальм он необыкновенно развернулся. Но одно обстоятельство сильно мешало ему в смысле его божественного призвания: он начал полнеть. Он приехал из Берлина тощий и длинный, как борзая; теперь же его крошечный носик грозил совсем исчезнуть между щеками. Созерцательная жизнь пошла ему впрок, а также и австрийская кухня, которую он вполне оценил благодаря долгим прогулкам. Он сам признавался, что чувствует себя очень хорошо в Граце: прекрасные прогулки, театр – все это не лишено прелести и куда лучше берлинской книжной лавки. Как это было лестно для меня!

* * *

Несмотря на то, что мы виделись с этими молодыми девушками постоянно, между нами не возникло никакой привязанности. Я очень скоро заметила, что их привлекала к нам не симпатия, а скорее известный расчет. Миньон хотела пуститься в литературу, и Захер-Мазох мог очень пригодиться ей для этой цели. Они были чрезвычайно недоверчивы, и хотя эта недоверчивость и уменьшилась под влиянием наших отношений, но никогда не исчезала окончательно. Это не удивляло меня, и я не обвиняла их очень: Захер-Мазох всегда в изобилии доставлял материал городским сплетникам, и в данный момент происходили некоторые события, которые могли возбуждать недоверие.

Что ж, в самом деле, могли думать обо мне, зная, что я посещаю одна маскарадные балы, получаю письма на почте до востребования – все это с целью отыскать себе «грека»? Мы все жили в такой тесноте, что и Канф, и служанки очень скоро заметили что-то. Я чувствовала, что они перестали относиться ко мне с уважением и жалели «бедного, милого доктора», у которого такая недостойная, неверная жена. Меня очень мало беспокоило мнение Канфа, но то, что думала обо мне служанка, трогало меня несколько больше. Это была добрая, славная девушка, любившая моих детей; до сих пор я пользовалась не только уважением, но и некоторой привязанностью с ее стороны, а теперь, думая, что ошиблась относительно меня, она стала почти меня ненавидеть.

Мне пришлось отказать ей, как мне это ни было жаль.

У меня навернулись слезы на глаза, когда я видела ее из окна, идущей рядом с извозчиком, который вез ее сундук: она только что, рыдая, с нежностью простилась с детьми, между тем как меня она покинула, не подав мне руки, даже не попрощавшись. Я задавала себе вопрос, сколько хороших и честных людей еще отвернутся от меня, принимая не за то, чем я была.

* * *

В апреле 1878 г. Катерина Штребингер писала нам из Женевы, что ее брак с Рошфором, но всей вероятности, не состоится, его друзья пришли в ужас, когда узнали, что он намерен жениться на девушке немецкого происхождения – отец ее был баварец – и объявили ему, что в таком случае он не только должен отказаться от мысли сделаться когда-нибудь президентом республики, но что ему грозит возможность потерять свое выдающееся положение в их партии. Она нашла эти причины основательными, и так как она предпочитала иметь другом президента Рошфора, чем журналиста Рошфора мужем, то не возражала против расторжения их помолвки. Но она не хотела оставаться в Женеве, предпочитая жить неподалеку от нас. В мае мы получили телеграмму, извещавшую нас о ее приезде.

Мы ожидали прибытия поезда, на котором она должна была приехать, когда мое внимание привлекли итальянские эмигранты, стоявшие несколько в стороне. Я заинтересовалась их оживленной жестикуляцией и подошла поближе к ним. Когда поезд прибыл на станцию, я хотела вернуться к Леопольду, но толпа пассажиров помешала мне. Я увидела издали молодую худенькую и очень элегантную девушку, которая, уверенно и решительно высунувшись из окошка вагона 1-го класса, искала кого-то глазами, затем с радостным возгласом выскочила из купе и бросилась к Леопольду, который шел ей навстречу. Она протянула ему обе руки и поцеловала его прямо в губы. Теперь я уже с намерением держалась в стороне, с любопытством наблюдая, что будет дальше.

Катерина протянула квитанцию комиссионеру, поручив ему достать ее багаж, затем они оба направились к выходу, оживленно разговаривая. Стоя возле окна в станционном зале, я видела, как они сели на извозчика, багаж положили на другого, и оба экипажа уехали.