Клиника. Анатомия жизни - Артур Хейли

— Вивьен, радость моя, я хочу на тебе жениться.

— Майк, любимый, ты в этом уверен? — тихо спросила она.

Смелость слов удивила его самого. Майк произнес их импульсивно, но в глубине души осознавал, что это правда. Прежнее стремление к независимости, желание избегать серьезных отношений казались ему теперь мелкими, бессмысленными и пошлыми. Узы с Вивьен были желанными, нужными; ради них он был готов отказаться от всего другого. Он уже знал, что мучило его сегодня и до этого, но все это не имело никакого значения. И он весело ответил на вопрос Вивьен:

— Я абсолютно уверен, что уверен, а ты?

Она обвила руками его шею и тихо сказала:

— Я никогда и ни в чем не была так уверена.

— О! — вдруг воскликнул Майк, отодвинулся от Вивьен, приподнялся на локте и посмотрел ей в лицо: — У меня вылетело из головы. Как твое колено?

Вивьен лукаво улыбнулась:

— Как видишь, сегодня никаких проблем.

Он снова поцеловал ее.

— Что сказала Люси Грейнджер?

— Она ничего не сказала и направила меня к доктору Беллу на снимки. Обещала вызвать через пару дней.

— Я рад, что скоро все прояснится, — сказал Майк.

— Что за глупости, милый! — удивилась Вивьен. — Какое значение может иметь какая-то маленькая шишка?

Бостон, Массачусетс.

7 августа

Г-ну Г.Н. Томазелли,

администратору

Клиника Трех Графств

Берлингтон, Пенсильвания

Дорогой мистер Томазелли!

За неделю у прошедшую после моей поездки в Берлингтон, я серьезно обдумал Ваше предложение занять должность патологоанатома в клинике Трех Графств.

В этом письме я подтверждаю, если, конечно, вы не изменили своего намерения, что принимаю Ваше предложение на оговоренных нами условиях.

Вы хотели бы, чтобы в случае своего согласия я как можно скорее приступил к работе. Никакие дела меня не задерживают, за исключением нескольких мелочей, и я смогу приступить к работе с 15 августа, то есть ровно через неделю.

Доктор О Доннелл упомянул о квартирах для холостяков, которые вскоре будут построены неподалеку от клиники. Если у Вас есть более подробная информация по этому вопросу, прошу Вас мне ее сообщить. Кроме того, будьте добры, зарезервируйте для меня место в гостинице начиная с 14 августа.

Что касается моей работы в клинике, то один вопрос остался не оговоренным до конца. Рассчитываю, что Вы обсудите его с доктором Пирсоном до моего приезда.

Речь идет о следующем.

Думаю, что для клиники и для меня лично было бы полезно выделение мне четко очерченной сферы ответственности, в пределах которой я бы имел полную свободу действий как в отношении повседневной работы, так и в отношении реорганизации и приобретения новой техники. Мои личные пожелания заключаются в предоставлении мне свободы действий в серологии, гематологии и биохимии, хотя, конечно, я всегда готов помочь доктору Пирсону в патолого-анатомической работе в любой момент, когда он сочтет это нужным.

Я поднимаю этот вопрос в письме, так как надеюсь, что Вы и доктор Пирсон обсудите его до 15 августа. В любом случае выражаю свою готовность во всем сотрудничать с доктором Пирсоном и служить клинике Трех Графств в меру всех моих способностей.

Искренне Ваш,

Дэвид Коулмен, доктор медицины.

Перечитав аккуратно напечатанное письмо, Коулмен положил его в конверт. Потом снова сел за свою портативную пишущую машинку и написал похожее, но более короткое письмо доктору Джозефу Пирсону.

Через некоторое время, держа в руке оба письма, Дэвид Коулмен вышел из меблированной квартиры, которую он снимал в Бостоне, и отправился к ближайшему почтовому ящику. Сделав выбор, он все еще не был уверен в его правильности и не мог до конца понять, почему предпочел клинику Трех Графств семи лечебным учреждениям, куда его пригласили на работу в течение последних нескольких недель. Хорошего вознаграждения за труд там не будет. По уровню зарплаты клиника Трех Графств среди других лечебных учреждений, его пригласивших, находится в нижней части списка. Она не признана на международном уровне, да и вообще неизвестна. О клинике Трех Графств едва ли знают за пределами района, который она обслуживает.

Тогда почему? Боялся потеряться в крупном центре на фоне других специалистов, не хотел, чтобы его поглотила мощная, огромная машина? Едва ли. Его послужной список позволял сохранить лицо даже в таких условиях работы. Рассчитывал, что получит в Берлингтоне большую свободу в научных исследованиях, надеялся, что ему удастся заняться наукой? Но если бы это было его главной целью, то следовало бы выбрать научный центр — такой центр был в его списке. Или на выбор повлияло желание ответить на трудный вызов? Возможно. В работе отделения патологической анатомии клиники Трех Графств было полно недостатков. Для того чтобы это увидеть, Коулмену хватило двух дней пребывания в клинике по приглашению его администратора. Кроме того, работать с доктором Пирсоном будет очень и очень нелегко. Коулмен сразу почувствовал недовольство старшего коллеги, а администратор в ответ на прямой вопрос Коулмена подтвердил, что у Пирсона репутация человека, с которым очень трудно работать.

Так, значит, его привлекли трудности, которые придется преодолевать? Или причина выбора клиники Трех Графств совсем в другом? Может быть, она в стремлении к умерщвлению плоти и усмирению гордыни? Не настиг ли его страшный призрак, преследовавший его много лет назад?

Дэвид Коулмен давно знал, что самой отчетливой чертой его характера является гордость. Это был недостаток, и Коулмен его боялся и ненавидел. Он пытался смирить свою гордыню — топтал ее, отвергал и гнал, — но она неизменно возвращалась — нерушимая и непокоренная.

Гордость проистекала из осознания собственного мощного интеллекта. В компании своих сверстников он чувствовал себя выше их на голову, и это действительно было так. С интеллектуальной точки зрения все, что он делал в жизни, только еще больше утверждало его в этом мнении.

Насколько помнил себя Дэвид Коулмен, учиться для него всегда было также просто, как дышать. В начальной и средней школе, в колледже, на медицинском факультете он парил над всеми остальными, легко получая высшие баллы и завоевывая разные награды.

Он познал плоды своей гордыни в первых классах средней школы. Как и ко всякому по-настоящему блистательному человеку, одноклассники сначала отнеслись к нему с легким неприятием. Позднее, поскольку Коулмен и не думал скрывать свое интеллектуальное превосходство, это неприятие превратилось в неприязнь, а потом в ненависть.

Он что-то чувствовал интуитивно, но не осознавал, что именно, пока директор школы — сам блестящий ученый и все понимающий человек — не отвел его в сторону. Даже теперь, много лет спустя, Дэвид Коулмен помнил его слова: «Думаю, ты уже достаточно взрослый, чтобы принять как должное то, что я тебе скажу. В этих стенах у тебя нет ни одного друга, если не считать меня».