День, когда мы будем вместе - Юрий Никитин

Когда мы уходили, весь пляж провожал нас взглядами, полными досады на то, что вслед за цирком уезжают и клоуны. Уже на выходе нас догнал Пламен и сказал, что приготовил мидии по-португальски. Мы вернулись, он налил нам вина, поставил два больших блюда и включил негромко Телониуса Монка, имевшего дурную привычку из простой, ясной, спокойной мелодии делать законченную невротичку, напускавшую на все тумана и заметавшую повсюду следы. Сейчас же он был мне понятен, как никогда раньше, потому что моя теперешняя жизнь чем-то напоминала его манеру игры.

Пламен робел перед Агнешкой. Он смотрел на нее влюбленными глазами, и в эти минуты выглядел очень глупо. Обслуживая посетителей, разговаривая с ними, он держался дружелюбно, был предупредителен с дамами, ироничен с барышнями, корректен с мужчинами. При довольно красивой внешности он смотрелся к тому же элегантно и временами надменно. Однако, Агнешка все разом порушила, и в ее присутствии это был зачарованный тюнтяй, руки которого дрожали, а слова спотыкались одно о другое. Пигалица же обращалась с ним, как с работником общепита, делая вид, что ничего не видит и мало что понимает. Он был ее ровесником, с которым они когда-то сидели если не рядом, то в одно время на горшках, и поэтому представлял для нее мало интереса.

У «свечки» мы остановились, и она спросила:

– Ты придумал, где и когда мы будем целоваться?

– Через час у меня в номере, – неожиданно для себя сказал я.

Она с удивлением вскинула глаза, и где-то на самом их дне, возможно, притаился страх – игра заканчивалась раньше, чем она рассчитывала.

– Ты не шутишь? – спросила она с призрачной надеждой на продолжение игры.

– Нет, моя царица! – сказал я. – После обеда буду ждать тебя у большой клумбы. Увидев меня, пойдешь за мной. В номере, кроме нас, никого не будет.

Она подошла ко мне вплотную и, задрав голову, тихо проговорила:

– Тим, я боюсь…

– Раньше надо было бояться, – сказал я. – Все, иду точить ножи. Ух, и люблю же я глупых девчонок!

Это настолько успокоило ее, что она, толкнув меня в грудь, поскакала к подъезду и, обернувшись перед дверью, состроила мне смешную рожицу…

Дома меня ждали. Курдюжный завершал акт выпроваживания Гриши на прогулку, и судя по раскрасневшемуся лицу и суетливости, совсем недавно славно поприветствовал молдавского товарища, который все-таки слаб был на язычок.

– Тут земля слухом полнится, – начал он эпически, едва за Гришей закрылась дверь, – что ты кудесничал сегодня на пляже…

– Уже настучали! – хмуро сказал я. – Им-то какое дело? Я что, кого-то там насиловал? Побесились немного – так еще одну присовокупил, тоже помощница пана Гжегоша, по которой он страдает. Придет ко мне после обеда на разговор. Так что вы с Гришей погуляйте где-нибудь в окрестности с часок и, пожалуйста, не выглядывайте из-за кустов, а то еще вспугнете.

– Так это… – оглядываясь по сторонам, произнес комбат. – Прибраться бы надо.

– Ну, да, желательно, чтобы трусы с носками здесь не валялись где ни попадя, – сказал я строго. – Идите на пляж и ждите меня там.

Потом я принял душ, на сей раз побрился и вновь надел вчерашний наряд со столь впечатлившей Агнешку рубахой.

На обед ни одна из моих королев не пришла. Не было и пана Гжегоша: видно, его завалило документами, и он погиб при исполнении служебных обязанностей, как герой. Я съел одно лишь рыбное блюдо, запив томатным соком, и пошел к клумбе.

Агнешка уже ждала меня, переминаясь с ноги на ногу. Она распустила волосы, надела облегающее тело короткое платье цвета «электрик», подвела глаза, щедро надушилась и прихватила с собой сумочку – словом, вышла на площадь и заорала во весь голос: «Ну, кто еще не знает, что я иду на свидание?» От той озорной девчонки, которая час назад состроила мне рожицу, не осталось и следа.

Не подходя к ней, я огляделся, но ни Лидии, ни пана Гжегоша не приметил. Кляня себя последними словами, я направился к своему корпусу. Агнешка поскакала за мной, размахивая сумочкой.

Стоя у двери, я намеренно долго возился с ключом, и щелкнул замком, лишь увидев ее. Она робко вошла и сказала без улыбки:

– А вот и я.

И остановилась в замешательстве у порога. Я молча оглядел ее с головы до ног, и нашел, что она выглядит изумительно. Быть может, это не совсем то слово, которое следовало бы употребить, но, боюсь, что и любое другое слово не смогло бы вполне передать степень моего восторга при одном лишь взгляде на нее. Все в ней было совершенно, все пригнано и отшлифовано, все в тон и в масть…

Позднее, вспоминая часто этот восхитительный момент, я однажды подметил, что смотрел на нее тогда глазами художника, а не мужчины, но потом художник пошел за пивом, и мужчина тотчас выдвинулся на первый план – и тоже был сражен.

Но ч е м?! В этом была какая-то немыслимая тайна, не разгаданная мною и по сей день. Да, она была юна, мила, красива, изящна, возможно, умна, но я видел немало женщин почти с таким же набором достоинств, однако, ни одна из них так не поражала меня. Всего лишь час назад она была лишь прелестной проказницей, а теперь я стоял перед ней, онемев от очарования, полонившего напрочь все мое существо.

Наконец, я пришел в себя и первым делом сделал ей выговор.

– Ты зачем взяла с собой сумочку? – сказал я, одновременно отбирая ее у Агнешки. – Чтобы Лидия и пан Гжегош окончательно поняли, куда ты идешь?

– Но они уехали в город еще до обеда, – пожала плечами моя гостья. – Мне хотелось понравиться тебе.

– Господи, какая ты… – начал я и осекся от волнения. – Вот без сумочки ты бы мне точно не понравилась.

– Правда? – по-детски наивно спросила она.

Я взял ее за руку и повел в свою комнату. Агнешка остановилась и тем самым остановила меня напротив пристенного зеркала, взялась за руку и, прижавшись к моему боку, сказала:

– А мы с тобой неплохо смотримся вместе, Тим. Особенно, я. Не пойму, почему звание «Мисс вечера» получила Лидия. Ей уже двадцать восемь лет, и она уже давно никакая не «мисс».

Я готов был подписаться под каждым ее словом. Мы действительно были парой, что называется, «с картинки». Впрочем, мне выпала роль добротной, крепкой стены, на фоне которой блистала девушка-леснушка – так я уже ласково называл ее про себя, решив, что она вобрала красоту природы в полном ее объеме. Теперь, когда она не дурачилась, в ней не было ничего лишнего, ничего такого, что бы обращало на себя особое внимание, отвлекая от остального. Пчелы совершенства потрудились на славу…

– Если ты помнишь, – меня распирало от собственной прозорливости, – то я голосовал за тебя, моя овечка. Просто не у всех такой хороший вкус.

Она потерлась щекой о мою руку, поднялась на цыпочки и, едва дотянувшись до уха, прошептала прерывисто:

– Я хочу делать это, сидя у тебя на коленях.