Зимняя война. Дипломатическое противостояние Советского союза и Финляндии. 1939-1940 - Вяйне Таннер

Наш посол в Париже Харри Хольма сообщил, что эти слухи были инициированы в Москве, чтобы выплеснуть порцию холодной воды на планы западных государств оказать помощь Финляндии.

В действительности Германия, по совету Блюхера, начала зондировать почву в Москве. Дело сдвинулось с мертвой точки, хотя двигалось весьма медленно. Советник посольства Райнер Кройцвальд имел 17 января беседу с постоянным заместителем министра Тапио Войонмаа и сказал, что Блюхер пока не получил ответа на свой запрос. Это дало нам основание думать, что Германия и Советский Союз серьезно обдумывают этот вопрос.

У нас не было особых надежд на то, что наша попытка приведет к хорошим результатам, но они развеялись, когда 19 января Блюхер снова пришел с визитом. Он сообщил, что накануне вечером получил телеграмму из Берлина, в которой сказано буквально следующее: «Германское правительство считает, что в настоящий момент не существует перспектив для улаживания конфликта». Я понял, что сейчас достичь мира невозможно. Вероятно, что Советский Союз не хотел быть обязанным Германии.

Мы перешли к обсуждению вопросов в области торговли. Я сказал Блюхеру, что, несмотря на войну, с нашим экспортом все в порядке, но мы не хотим отгружать экспортные товары в Германию, пока не будет заключено четкое соглашение. Прежде всего мы не торопимся с поставками меди, которая Германии, как воюющей стороне, была необходима. Для моего собеседника это был неожиданный взгляд на проблему. Посол сказал, что у немцев есть транспортные трудности: неизвестно, смогут ли германские суда добираться до портов Финляндии. По его словам, переговоры об этом проходят в Москве даже сейчас. Желая дать полную картину германских транспортных проблем, он добавил, что на Балтике советский флот потопил три судна и еще три загорелись после обстрела. Когда я выразил удивление таким ярким проявлением германо-советской дружбы, он заметил, что было потоплено и шведское судно. Блюхер настаивал на использовании Стокгольма в качестве перевалочного пункта.

Позже состоялся еще один разговор с Блюхером о возможности заключения мира. Он появился у меня 24 января, за день до его отъезда в Берлин. Незадолго до его прихода я получил доклад от секретной службы о телефонных разговорах, состоявшихся у него с фон Грундхерром, заведующим отделом Финляндии в германском министерстве иностранных дел. В первом разговоре фон Блюхер настаивал на действиях, направленных на мирное урегулирование. На следующий день фон Грундхерр сказал, что над этим следует поразмыслить. Вооруженный этими сведениями, я был готов принять Блюхера.

Мы вернулись к вопросу о мирном урегулировании. Он высказал сожаление о том, что мы допустили утечку информации о германских планах. Я резко отверг это обвинение и прочитал ему меморандум, полученный от министра иностранных дел Эстонии Пиипа. Из него становилось ясно, что Шуленбург говорил с кем-то в Москве о возможности переговоров: эта информация проникла в мировую прессу. Продолжая эту тему, Блюхер спросил меня, хочу ли я передать что-либо в Берлин. «Неудобно дважды стучаться в одну и ту же дверь», — ответил я. «Все, что я до сегодняшнего дня сделал в Финляндии, пошло прахом», — грустно заметил он.

Таким был конец наших попыток использовать посредничество Германии с целью заключить мир. Партнер Советского Союза оказался не способен открыть дверь в Москве.

Когда появились первые сомнения насчет мирного посредничества Германии, мы решили искать другой путь к этой цели.

В первый день нового года я получил письмо с интересным предложением от госпожи Хеллы Вуолийоки,[18] написанное на ее ферме в Марлебяки, неподалеку от Каусалы. Она хотела отправиться в Стокгольм, чтобы встретиться со своей старинной знакомой, советским послом в Швеции Александрой Коллонтай. Посоветовавшись с Рюти и Паасикиви, я попросил госпожу Вуолийоки приехать в Хельсинки. Она появилась в столице 8 января и получила задание узнать через советского посла, какую цель в войне преследует Советский Союз, каким видит госпожа Коллонтай путь к миру. Госпожа Вуолийоки отправилась в путь 10 января. Первые известия от нее поступили по телефону, когда она сообщила мне, что встречалась с Александрой Коллонтай, которая приняла ее как старую подругу и согласилась сделать нужные запросы в Москве. Спустя несколько дней поступило телефонное сообщение о том, что несколько экспертов из Москвы прибывают в Стокгольм для дальнейших обсуждений этого вопроса. Госпожа Вуолийоки была полна оптимизма, а я порадовал ее известием, что она стала бабушкой, причем говорил из резиденции американского посла Шёнфельда в Кауниайнене. Я был приглашен туда на званый обед; получилось так, что за все время Зимней войны министр иностранных дел присутствовал только на одном протокольном мероприятии. Сказать по правде, бывать на них у нас не было ни возможности, ни времени.

Затем из Стокгольма стали поступать письменные сообщения не только от Хеллы Вуолийоки, но и от финского представителя в Стокгольме Эльяса Эркко, с которым писательница поддерживала контакт. Согласно этим сообщениям, советские представители уже прибыли. Первая встреча с ними состоялась 21 января, но несколько дней дело не двигалось с места. Когда я спросил Эркко по телефону о состоянии дел 26 января, он ответил, что к деталям еще не переходили. Похоже, советская сторона хотела убедиться в серьезности наших намерений.

Тем временем мнение о необходимости заключения мира донеслось из ставки Верховного командования в связи с ее посещением премьер-министром Рюти. Докладывая нам об этом, Рюти заявил, что Маннергейм сказал ему, что в настоящий момент ситуация вполне благоприятная, для паники нет никаких оснований. Но, тем не менее, имеет смысл увеличить наши территориальные предложения за счет района к юго-западу от линии Липола — Сейвястё. Такая позиция определялась тем, что для длительных боевых действий очень были нужны тяжелая артиллерия и от 25 до 30 тысяч человек дополнительных войск. Он только что закончил составлять список необходимых вооружений и передал его телеграфом Айронсайду и Гамелину, британскому и французскому верховным главнокомандующим. Маннергейм спросил у Рюти, может ли он передать этот список также Уолтеру Ситрину, генеральному секретарю британского конгресса тред-юнионов, который в этот момент находился в ставке с визитом. Рюти посоветовал ему поступить именно так, поскольку Ситрин был влиятельной фигурой. Кстати, во время одного из разговоров в ставке Ситрин заметил, что британский премьер-министр Чемберлен поначалу был категорически против поставки оружия в Финляндию, считая борьбу Финляндии безнадежной; он полагал, что поставленное оружие попадет в руки Красной армии. Галифакс и Черчилль настаивали на отправке оружия.

Наконец, 29 января в ходе переговоров в Стокгольме произошел перелом. Мы в Хельсинки узнали об этом от пресс-атташе посольства в Стокгольме Отто Л. Хьельта, которого Эркко отправил с этими новостями в Хельсинки. Он прибыл на специальном самолете в Турку и всю ночь добирался оттуда машиной до Хельсинки, имея при себе письмо, об отправке которого Эркко предупредил меня накануне. В письме Эркко сообщал, что 29 января был с визитом у министра иностранных дел Гюнтера, сообщившего, что ему позвонила госпожа Коллонтай и прочитала по телефону телеграмму на французском языке, полученную от народного комиссара иностранных дел Молотова. Текст телеграммы явно предназначался для финского правительства и гласил: