Большой футбол Господень - Михаил Чулаки

* * *

Клава ушла в бывшую свою комнату, куда уже успели вселиться шумные дети новой хозяйки. Быстро распространились.

Теперь у нее только своя лежанка в углу.

А завтра может не остаться и лежанки. Потому что Муса на пиру не спьяну говорил, как привычно порешили бы дома – он ведь действительно не притворяется, на самом деле ничуть не пьет, хоть и настоящий мужик – и всё помнит по-трезвости.

Завтра он спросит: «Ну, что решил? Хочешь стать братом моим или пленником в подвале?»

А братом стать невозможно, даже если захотеть.

Или – признаться, что готова, но не в братья, а в сестры?! Тогда придётся рассказать всё – и не мечтать больше чудесным способом разыскать Виталика.

А Муса – Муса может пожелать сделать её не сестрой, а женой. Не зная языка, Клава не могла сплетничать, и даже не знала, есть ли у Мусы жена. Должна быть: степенный взрослый мусульманин не может быть без жены – здешние нравы такого не допустят. А если жена – то одна ли? Они ведь многоженцы, и Клава может стать младшей женой. Младшая жена – любимая жена…

Клава примчалась в эти чужие и опасные края, потому что любила своего Виталика. Потому что так должна поступать героическая девушка, переодетая в мужской костюм, и в любом кино всё закончилось бы победой любви и добра – они вдвоем ускакали бы от чеченской погони на бешеных конях! Или умчались бы в современном стиле на бешеном джипе по горным дорогам.

И вот теперь она мечтает, чтобы Муса обо всем догадался, содрал бы с нее мужские штаны и сделал своей младшей женой. Или это Дьявол её искушает ковровым диваном в гареме Мусы, а Бог велит любить Виталика и верить во спасение?!

Когда-то в будущем – во спасение души, а здесь близко – во спасение Виталика из злой неволи.

Искушает – Аллах. Для чеченцев – Бог. Что же – у каждого народа свой Бог? Или Аллах и есть Дьявол, потому-то они такие злые, что поклоняются Дьяволу вместо истинного Бога?

Но они и добрыми бывают тоже. А поубивали их тыщами наши добрые русские – тоже по приказу истинного Бога? Правда, ещё раньше они у русских детей воровали. А после стали воровать и больших мужчин тоже…

Дверь приоткрылась – и Муса вошел своим мягким напористым шагом охотника.

Клава здесь спит не раздеваясь, чтобы не застали врасплох, если придут ночью звать к больному. И просто раздеться – не ради Мусы или Виталика, а наедине с собой – стало мечтой почти такой же волнующей, как мечта о сильных мужских объятиях.

Муса вошел, и Клава натянула одеяло на самый подбородок, словно бы была в одной рубашке – такой шелковой, такой кружевной.

Он наклонился над нею, а она старательно закрыла глаза, притворяясь, что спит. Острый запах, который Муса всегда приносит с собой, волновал как зов к неведомой дикой жизни.

– Спишь? Ехать надо. Больной лечить надо.

Клава вскочила, боясь, что Муса тронет ее, помогая подняться, и поймет пальцами её женское тело. Вскочила, готовая ехать по ночному вызову – и вдруг подумала, что сейчас сам Муса отвезет её к Виталику.

– Ваш русский, – добавил Муса, подкрепляя её предчувствие. – Слабый мужчина, легко заболел. Дороги нет, тропа. Конем ехать можешь?

Клава никогда не сидела на лошади – при всем своем спортивном опыте.

– Попробую.

– Одна попробовала – знаешь? – неожиданно припомнил Муса совершенно русское присловье. – Ничего, ехать буду медленно, повод буду держать.

Врачебную сумку Муса взял себе, чтобы русский доктор позаботился хотя бы о себе самом, без багажа. Муса поддержал стремя, и Клава довольно-таки спортивно вознеслась в седло.

– Ничего, спокойный конь. Женщины ездят, – приободрил Муса.

Тронулись.

Сидеть на коне было неудобно – и жестко, и тряско. Клава пыталась вообразить себя девушкой-гусаром, но в таком положении гусарская доля не показалась ей завидной.

Из аула выехали благополучно. Луна освещала дорогу.

Клаве было не до красот: она сжимала бедрами бока лошади, вцепилась в повод и смотрела только под ноги своему скакуну.

А Муса, ехавший первым, вдруг стал что-то напевать на своем языке. Потом прервался и объяснил:

– Красиво у нас. Душа поет.

И запел снова.

С дороги скоро свернули на тропу – вверх и в лес. Муса перестал петь, перенял повод коня, на котором уже с трудом держалась Клава, и двинулся дальше шагом:

– Медленно едем – быстро будем, – заметил он поучительно.

Клава думала только о том, как у нее болят бедра. Жалеть отбитый зад уже не хватало ни сил, ни чувств.

Как ни удивительно, доехали они благополучно. Открылась поляна, на краю которой стояла избушка, показавшаяся русской, родной – такая она была бревенчатая и уютная.

– Красиво, – повторил Муса. – Здесь тихо, здесь отдыхала душа. Опасность нет, наши горы – нас всегда защищали. И красиво, и крепость. Два хорошо пара, да?

– Да, красиво, – искренне подтвердила Клава.

– Наши горы нас защищали как крепость, – повторил Муса. – Настоящие горы – настоящие люди здесь жили. Мы – из горы, мой отец из горы, мой дед – все. Чеченцев тоже разных есть. Внизу жить, русским продаться – вам. Те внизу, давно продались – сто лет, двести. Вашему царю продались. А мы – никогда не продались! Настоящий мужчина, настоящий чеченец – только из гор, да.

Клава перевалилась через хребет коня, встала на землю – и не почувствовала ног. Казалось, ниже живота у нее просто ничего нет – всё ампутировалось. Если бы она не держалась за стремя, то упала бы, подломившись на уровне таза. А так – повисла на руках.

– Пошли, – позвал-приказал Муса, но оторваться от опоры она не могла.

– Не стоят? – оценил он её положение. – Надо много скакать, много тренировать. В горах без коня – не мужчина.

Клава висела, ухватившись за стремя и поводья – и ноги постепенно возвращались к ней.

– Пошли, – снова нетерпеливо приказал Муса, и на этот раз Клава смогла последовать за ним.

Кого она увидит в избушке, её уже не интересовало: все мысли сосредоточились на том, чтобы не подогнулись плохо послушные колени. А ведь она так ждала этой минуты, рисковала ради желанного свидания не только свободой – человеческой и специфически женской – но и самой головой.

Она вошла вслед за Мусой. Избушка была освещена несколькими свечами. Навстречу им вскочили двое полумальчишек, похожих на елки, увешанные игрушечным оружием – явно ненужным в таком изобилии.

Но Клава знала, что игрушечных автоматов здесь не бывает – даже дети играют настоящими, хорошо если разряженными заботливыми родителями.

Мальчишки что-то доложили – на своем. Муса махнул рукой, коротко приказал, мальчишки распахнули маленькую дверку в глубине комнаты и вошли первыми – со свечами.