Музыка лунного света - Нина Георге

Марианне показалось, что она вот-вот упадет в обморок.

— Мадам, могу я просить вас оказать мне честь и пойти со мной в четверг на enterrement?[122]

Янн начал проклинать себя, еще не успев выговорить приглашение. Ну почему он не придумал что-нибудь другое?

Dieu[123], да он действительно разучился ухаживать за женщинами. А теперь уже поздно, слово не воробей.

Марианна не поняла, что именно Янн ей предложил. Однако она осознала, что он хочет снова с ней встретиться. В груди у нее опять стали лопаться пузырьки чистейшего блаженства.

Марианна испытывала ощущение счастья и оттого чувство вины, словно вот-вот заведет роман и изменит Лотару.

Когда Янн повез ее обратно в Кердрюк на своем стареньком «Рено-4», они не проронили ни слова, лишь то и дело переглядывались, и каждый с глубоким удивлением различал на лице другого таинственные знаки, составлявшие алфавит нарождающейся любви.

Янн пообещал за ней заехать, и она явилась на набережную за двадцать минут до назначенного срока. Марианна просто не в силах была сидеть у себя в номере и терзаться мыслями, хорошо ли она одета. Она могла провести еще несколько часов, беспрерывно меняя наряды и в муках подыскивая подходящий. Что лучше, джинсы или красное платье? Узенькая блузка или мягкий пуловер? Лодочки на высоких каблуках или тканевые мокасины на низкой подошве? Боже, да откуда же ей знать, как надо одеваться на первое свидание с мужчиной, чтобы предстать в его глазах привлекательной, но не слишком доступной? В конце концов она остановила свой выбор на темно-синих джинсах, лодочках и белой блузке, которую застегнула на все пуговицы.

Она была ужасно взволнована! Она промучилась целых два дня. У нее почти пропал аппетит, а с лица не сходила глупая улыбка. С этой кривой улыбочкой она не могла расстаться даже во сне. Словом «волнение» нельзя было описать то, что она чувствовала, это была настоящая паника. Дурацкая радость. Она попеременно то бледнела, то краснела.

Под конец она отправилась в кухню к Жанреми и беспрекословно выпила рюмочку рома, которую он ей налил. Это ее немного успокоило. Но только до тех пор, пока Жанреми не расстегнул две верхние пуговицы на ее блузке, затем он слегка приподнял воротник и жестом показал, что надо взбить тщательно уложенные волосы. «Très jolie[124]. В стиле рок-н-ролл», — одобрил повар, и Марианна вернулась на набережную и стала дожидаться Янна.

Марианна все больше казалась себе лодкой на волнах океана, которую уносит все дальше и дальше, пока земля совсем не скроется из глаз. Точно так же исчезла земля ее прошлого. Шестьдесят лет прошли, как один день, и ей чудилось, что день этот выпал в каком-то далеком столетии.

Когда Янн вышел из машины и двинулся к ней, она испугалась, что сейчас либо рассмеется, либо разрыдается и не в силах будет остановиться, она так разнервничалась! А ладони у нее вспотели от волнения.

И снова он так на нее смотрел…

Ни один мужчина никогда не смотрел на нее так внимательно; Марианна словно грелась под его взглядом — как в свете прожекторов.

— Привет! — прошептал он, наклонился и поцеловал ее.

На сей раз все три bisous[125] пришлись почти в уголки ее рта. Он целовал ее медленно, осторожно, а она вдыхала аромат его кожи. От Янна пахло свежим воздухом и чуть-чуть краской, а еще приятным горьковатым лосьоном после бритья.

Янн подвел Марианну к своему дряхлому автомобильчику, открыл перед ней дверцу и не отказал себе в удовольствии ее захлопнуть.

Марианна не знала, куда деть руки и куда смотреть.

Янн мысленно молился, чтобы высшие силы не дали ему совершить величайшую в его жизни ошибку. Последние два дня он непрерывно боролся с искушением приехать в Кердрюк и сказать, что они никуда не пойдут. Но настоящий мужчина так не поступает. Свидание на похоронах. Как только такое взбрело ему в голову?

Янн часто бывал у покойного рыбака Жозеба Пуленна в Сен-Гвеноле в Пенмарке и покупал у него ската и треску. К тому же коротконогий Жозеб помогал Янну, когда тот выезжал в Бигуден на этюды. Янн частенько писал часовню Богоматери Всех Скорбящих Радости, готическую церковь у самого моря, и высочайший маяк Франции Экмюль, рядом с которым деревня Сен-Гвеноле казалась совсем крохотной. Янн любил снимать очки и писать то, что ощущал всеми органами чувств, а не одними лишь близорукими глазами.

Но достаточная ли эта причина, чтобы тащить Марианну с собой на поминки? Янн почти не решался на нее смотреть. Но когда, собравшись с духом, все-таки бросал на нее взгляд, замечал ее улыбку и ощущал, как в нем самом ширится и растет странное чувство, красное и пульсирующее.

Марианна со стыдом осознала, что краснеет каждый раз, когда смотрит на Янна или хочет ему что-то сказать; поэтому она старалась глядеть в окно или на его руки, расслабленно и уверенно лежавшие на руле.

Наконец, встретившись в очередной раз глазами, они невольно одновременно улыбнулись.

Воцарилось прекраснейшее безмолвие, какое Марианне когда-либо доводилось слышать.

Когда после получасовой поездки вдоль побережья они добрались до порта Сен-Гвеноле и на молу их стали торжественно приветствовать многочисленные дочери, внуки, кузены, зятья Жозеба, Марианне впервые сделалось немного не по себе. Особенно когда женщины: и те, что постарше, — в традиционных нарядах и белых кружевных чепцах на соломенном каркасе, по обычаю бигуденских крестьянок, и те, что помоложе, — в праздничных платьях и белых шейных косынках, — а потом и мужчины, стали по очереди ее целовать. Пока она обменялась с каждым поцелуем в щеку, прошло пятнадцать минут.

В конце концов она дошла до старушки в бигуденском наряде: она стояла у стола, на котором возвышалась урна. С лицом, изборожденным морщинами, точно кора столетнего дуба, она словно опиралась больше на эту урну, чем на свою трость.

Только теперь Марианна поняла, зачем собрались здесь все присутствующие.

Стали разливать ламбиг, и двое мужчин перенесли стол на рыбацкий катер, пришвартованный у причала. Капитан приспустил бретонский флаг. Завели мотор, и Янн подал Марианне руку, помогая ей пройти по коротеньким сходням.

Когда катер оставил далеко позади прибрежные волны, с шипением разбивающиеся об утесы и камни, и вышел в открытое, мерно несущее свои воды море, скорбящие близкие стали по очереди бросать в пучину горстки праха.

На ощупь прах напоминал мелкозернистый песок, и Марианна надеялась, что случайно не взяла в руки и не раздавила сердце или тем более глаз покойного. Разжав за поручнями пальцы и глядя, как пепел уносит ветер, она пожелала незнакомому Жозебу счастья в загробном мире. Если все так, как ей поведала Паскаль, то море — величайшие врата в тот мир богов и духов, где будущее, прошлое и настоящее едины и неразличимы. Море напоминало церковь и остров, последнее песнопение, исполненное пронзительной нежности и кромешного мрака.