Экватор - Мигел Соуза Тавареш

Тем временем, «бал открытия», назначенный на субботу, возбуждал в молодых людях растущее любопытство, а в дамах плохо контролируемый ажиотаж. В приглашении не уточнялись требования к бальному платью или костюму, что еще больше подогревало всеобщую обеспокоенность. А тот факт, что все это затевал губернатор, еще довольно молодой, приятного вида и холостой, который днем полуголым купался на пляже, а по ночам на веранде слушал свой граммофон, вызывал, особенно у молодых сеньор, глубокое волнение. В каждой голове, чередуясь, закипали два вопроса: «Как он сам будет одет?» и «Как, на его взгляд, должны быть одеты мы?» Островные модельеры не справлялись с нахлынувшим на них потоком срочных заказов, а магазин тканей и модной одежды сеньора Фауштину за три дня заработал примерно столько же, сколько за последние три месяца. Все местные экипажи были тщательно отмыты, проветрены и заново покрашены, господа-плантаторы достали со дна сундуков свои пахнущие нафталином парадные костюмы, офицеры приказали начистить пуговицы на мундирах, а также свои аксельбанты и медали так, что их блеск слепил глаза; городские власти почти остановили свою деятельность, чтобы чиновники и их супруги могли как следует подготовиться к неожиданно свалившемуся на них празднику. В конце концов, вся колония единодушно сошлась на том, что готовящееся общественное событие обещает быть беспрецедентным для прошедшего, более, чем пятилетнего периода жизни на острове, и что, учитывая последние события, оно даже — а, может, и в первую очередь — приобретало политический характер. Жаль только, что губернатор, переполошив весь народ, назначил бал, предупредив об этом всего за четыре дня.

В итоге, бал губернатора Валенсы имел огромный успех. Это признали даже наиболее требовательные из критиков, настроенные заранее на то, чтобы назвать его провальным. Он был назначен на восемь часов вечера, когда только что прекратившийся дождь позволил иллюминации в виде расставленных на полу восковых чаш, обозначавших путь от входа, вдоль сада и до самого бального зала, проявиться во всем ее великолепии. Далее, уже внутри помещения, фантастическая декорация из живых цветов украшала столы с поименно обозначенными местами, а также площадку для танцев и сцену, где расквартированный на острове военный оркестр весь вечер исполнял репертуар, тщательно подобранный самим губернатором. Последнему пришлось приложить огромные усилия для того, чтобы вычистить из нотных сборников все, что хоть как-то напоминало военные марши или кавалерийские сборы. Целый батальон слуг, как один одетых в белую униформу, постоянно разносил разного рода напитки и аперитивы, благодаря которым гости могли начать приятно проводить время еще до того, как их пригласят за стол.

Перед входом в зал — и это обсуждалось на Сан-Томе и Принсипи годы спустя — Луиш-Бернарду самолично встречал приглашенных, одетый в безупречный черный фрак, рубашку с белой манишкой, с выглядывавшим из кармана белым шелковым платочком и аккуратной, перетягивавшей грудь от плеча до пояса небесно-голубой лентой, выглядевшей почти провокационно. «Это уже перебор!» — комментировали потом мужчины. «Ах, как элегантно, как ослепительно!» — перешептывались между собой дамы. Даже Агоштинью де-Жезуш был впечатлен и настоял на том, чтобы почти весь вечер оставаться в паре шагов от Луиша-Бернарду, пока тот, высокий, свободный и улыбающийся, встречал гостей у входа, поочередно растворяя их напряженность приветствиями, вроде: «как хорошо, что вы смогли прийти»

Площадь Шиаду, Гремиу, «Джокей-клуб» и даже немножечко от атмосферы Парижа в тот вечер словно переместились временно на экватор вместе с губернатором, которого прислал сюда не кто-нибудь, а сам король Дон Карлуш. Граф Соуза-Фару, единственный из живущих в этих краях аристократов, управляющий самой крупной на острове лесной вырубки Агва-Изе был приятно поражен увиденным. Он не удержался от того, чтобы подойти к новому губернатору, заметив ему на ухо столь непривычно звучавшим в этих краях по-светски игривым, заговорщицким тоном:

— Мой дорогой, я надеюсь, вы сказали оркестру, чтобы он нас пожалел и оградил от тех ужасных маршей, что достались нам в наследство от наполеоновских кампаний?

За ужином Луиш-Бернарду, изучивший вопрос с совершенством, достойным крупного военного стратега, посадил за свой стол монсеньора Аталайю, графа Соуза-Фару, пожилого доктора Сежизмунду Бруту-да-Силва и его тихонькую «вторую половину», полковника Жуана Батишту и его столь же скромную и молчаливую супругу, управляющего плантаций Боа Энтрада, второй на острове по масштабам и производительности, а также вдову Дону Марию-Аугушту да-Триндаде, владелицу плантаций Нова Эшперанса. Даме было сильно за тридцать, однако у нее было, что продемонстрировать окружающим, о чем с избытком свидетельствовало глубокое декольте ее ярко-зеленого платья. Как ни старались злые языки в городе, никаких конкретных упреков в некорректном поведении предъявить ей не получалось, кроме разве что предположений и никем не подтвержденных намерений и желаний. В какой-то степени, она продолжала биографическую линию своих предшественниц на острове, женщин-воинов, властвовавших собой и своими мужчинами. Легенда хранит имя далекой от нас Аны Шавеш, любовницы короля, землевладелицы, сосланной на Сан-Томе и давшей впоследствии название здешнему заливу и горной вершине. Второй такой женщиной, более близкой к нам по времени, была родившаяся сто лет назад Мария Коррейя, вышедшая замуж за бразильца. Именно он, Жузе Феррейра Гомеш привез из Бразилии на Сан-Томе первые саженцы какао. Говорят, что Мария не была верной мужу ни при его жизни, ни, тем более, после того, как он почил в бозе. Что же касается нашей излучающей жизненную энергию современницы, которую Луиш-Бернарду по ходу вечера одаривал время от времени галантной улыбкой, то Дона Мария-Аугушта да-Триндаде, судя по разговорам, руководила работой своих плантаций с решимостью мужчины и умением, которое еще не в каждом из них встретишь. Делая над собой усилие, чтобы не заглядывать к ней в декольте, Луиш-Бернарду успевал отмечать, что и лицо, и фигура ее вполне привлекательны, а во взгляде и движениях этой женщины ему виделось нечто юное, беспокойное, почти дикое, что для него, проведшего всего пять ночей на острове, казалось уже таким же естественным, как висевшая в воздухе влага, которую каждый из присутствовавших ощущал на своем теле.

Он постарался сконцентрироваться на разговоре, который шел за столом. Говорили о виконте де-Маланза, Жасинту де-Соуза-и-Алмейда, умершем около двух месяцев назад, являвшемся, по мнению многих, самым опытным и знающим жителем колонии. Луиш-Бернарду, вне сомнения, слышал о виконте и знал историю его знаменитой семьи, перед которой весь архипелаг Сан-Томе и Принсипи в неоплатном долгу. Династия Соуза-и-Алмейда — не белые, а мулаты, да и родились они не на островах и даже не в Португалии, а в Бразилии. Когда эта самая большая и богатая колония Португальской империи добилась в 1822 году независимости, Мануэл де-Вера Круж-и-Алмейда, уроженец штата Баиа, оказался среди множества португальцев, приехавших жить на остров Принсипи, где тогда были одни лишь камни. Остров был почти не заселен, весь в диких зарослях и лесах. Его старшему сыну, Жуану-Мария де-Соуза-и-Алмейда, когда он высадился с родителями на острове, было всего шесть лет. В 17 он потерял отца. К тому времени он уже управлял государственными владениями на Сан-Томе и вскоре пополнил свое хозяйство еще и за счет Бенгелы, в Анголе, где он, довольно успешно, стал приобретать и обрабатывать земли. Скоро он превратился в одного из крупнейших землевладельцев региона, занимал целый ряд государственных постов, пока не дослужился до губернатора. Помимо проявленных им профессионализма и трудоспособности, он стал знаменит в связи с тем, что никогда, ни на одной из своих должностей он не брал денег за свою работу. Даже наоборот, и в Бенгеле, и на Сан-Томе он являлся одним из самых главных и исправных налогоплательщиков, а кроме этого, первым, кто оказался готовым финансировать государственные проекты и начинания. В 23 года, находясь в Бенгеле, он подписался участвовать в военной экспедиции против племени дембос, совершавшего с севера опустошительные набеги на приграничные районы этой провинции. Он снарядил свой собственный отряд, обеспечил его всем необходимым и командовал им, проявляя такие чудеса храбрости, что был удостоен Ордена Башни и Меча, наивысшей португальской военной награды, которая присваивается только за подвиги на поле боя. Однако самым главным делом его жизни стало введение научной технологии выращивания какао на Сан-Томе и Принсипи, чему он посвятил подробный печатный труд, ставший настоящей библией для всех, кто занимается здесь возделыванием земли. Кроме этого он начал культивировать и научил других выращивать кофе, табак и хлопок и даже импортировал и дарил их семена местным земледельцам. В отличие от прочих «строителей империи», которых труд иногда делает раздражительными и жестокими, Жуан-Мария был человеком приятным и доступным в общении, всегда готовым служить и помогать другим людям или какому-то благому общественному делу. Было очень справедливо, что король Дон Луиш наградил его титулом, сделав бароном де Агва-Изе, пэром, благородным рыцарем Королевского дома и членом Королевского совета. Это был первый человек голубых кровей с темной кожей, представлявший португальскую аристократию. Он умер в 1869 году, после того, как объединил все свои лесные вырубки на Сан-Томе в плантации Агва-Изе, установив там систему «филиалов», которая, как наиболее функциональная из всех существовавших, распространилась потом по всему острову, на все крупные землевладения. В качестве продолжателя своего дела он оставил сына Жасинту, родившегося на Принсипи, на плантациях Папагайю. Отец начал воспитание сына с отправки его в Лиссабон, вызвав его назад для помощи в управлении землями, когда тот достиг четырнадцатилетнего возраста. Когда отец умер, Жасинту, будущий виконт де-Маланза, был уже 24-летним мужчиной, унаследовавшим от своего предка страстную любовь к колониальному сельскому хозяйству. Он оставил Агва-Изе, передоверив управление плантациями брату, нагрузился всякого рода образцами древесины и семенами произраставших на островах растений и отправился в длительную исследовательскую поездку по странам Европы. Там он проводил анализ своих образцов и собирал данные о других культурах, которые мог бы впоследствии выращивать на Сан-Томе. По возвращении он возложил на себя циклопическую задачу по выкорчевыванию леса, подъему целины и посеву полезных культур на необработанных площадях, которые ему достались от отца — на крайнем юго-западе острова, в районе, известном как землевладение Сан-Мигел. Это были абсолютно негостеприимные территории, где сельва диктовала человеку свои законы — со знойным и нездоровым климатом, без единой дороги, без подъездных путей и без хотя бы одного берегового участка, удобного для подхода и высадки с моря. Однако именно здесь Жасинту основал вырубки Сан-Мигел и Порту Алегре. Последняя упирается в русло впадающей в океан реки, которая сейчас называется Маланза, где он основал образцовое хозяйство по выращиванию какао и всевозможных видов тропических растений. Он успешно преодолел жуткую неразбериху, связанную с отменой в 1875 году рабства и последовавшую за этим событием эпидемию оспы, принесшую с собой гибель людей и опустошение, которому, как после пожара, подвергся весь юг острова. В 1902 году король Дон Карлуш, так же, как и ранее его отец, взявший под свое покровительство покойного барона де Агва-Изе, присвоил Жасинту титул виконта де-Маланза, местности, где он сотворил наибольшее благо для Сан-Томе. Вплоть до дня своей кончины три года спустя виконт не прекращал активной деятельности не только как тропический агроном, но и в качестве ученого и исследователя тропической флоры и особенностей земледелия. И всё же, ему было суждено умереть, так и не увидев осуществленной свою мечту о создании на Сан-Томе Училища колониального сельского хозяйства. После его смерти плантации, подарившие престиж и авторитет его роду и титул Агва-Изе его отцу, перешли в руки Принсипийской компании и Национального заморского банка. Управляет ею сейчас как раз тот самый граф Соуза-Фару, что сидит тут же за губернаторским столом. Жасинту, как и его отец, был человеком, который для Луиша-Бернарду явился символом борьбы прогресса против застоя, человеком, свято верившим в то, что наука, образование и технические инновации — это реальная будущая альтернатива наемному труду негров на лесных вырубках. Жаль, что его сейчас нет в живых, поскольку именно на него, на его авторитет Луиш-Бернарду и мог бы опереться как на союзника, что ему, похоже, еще очень понадобится.