Монреальский синдром - Франк Тилье

— Просто так кажется…

Она провела парижанина в комнату с минимальными удобствами: письменный стол, стулья, доска на стене, немного канцелярских принадлежностей и оргтехники. Компьютера нет. Закрытое наглухо окно выходит на улицу Каср-эль-Нил. Шарко нажал на выключатель подвешенного под потолком вентилятора.

— Еще и вентилятор не работает! Он нарочно сплавил нас именно в этот кабинет!

— Нет-нет, как вы можете так думать! Чистая случайность.

— Конечно-конечно, случайность! У подобных людей не бывает никаких случайностей.

— Я чувствую, что с первой минуты, как приехали, вы все время… все время в чем-то нас подозреваете, комиссар.

— Просто так кажется…

Француз заметил неподалеку от двери охранника. Понятно: за ними установлена слежка. Очевидно, такова инструкция.

— Можно сделать ксероксы?

— Нет. Здесь все защищено кодами. И пароль для работы с USB-портами и дисководами выдается только офицерам. Отсюда никогда ничего не выходит.

— Еще бы! Разумеется: государственная тайна! Ладно, обойдемся как-нибудь.

Шарко открыл папку, взял файлик со снимками, но не сразу решился их вынуть. Он сам был не в лучшей форме, да и Нахед казалась взволнованной.

— Выдержите? — спросил он.

Она молча кивнула. Комиссар разложил на столе фотографии. Молодая женщина сделала над собой усилие, посмотрела и прикрыла рот ладонью:

— Это чудовищно!

— В противном случае меня бы здесь не было.

Десятки снимков показывали смерть во всем ее безобразии. Фотографии наверняка были сделаны всего через несколько часов после убийства, но жара ускорила разложение тел. Шарко внимательно всматривался в этот ужас. Останки были брошены как попало, разодранные, изрезанные ножом, никакого особенного желания выстроить мизансцену за этим не читалось. Полицейский изучил карточки со сведениями о девушках, фотографии жертв, предоставленные их семьями. Снимки плохого качества, сделанные дома, на улице, в школе. Совсем юные девочки — живые, улыбчивые. Можно найти общее: все они одного возраста — пятнадцать-шестнадцать лет, у всех черные волосы и темные глаза. Глядя на висящую на стене карту Каира с названиями улиц, написанными по-арабски, аналитик протянул карточки с информацией о девушках Нахед и попросил ее перевести, что там написано. Каир… монстр цивилизации… Каир, пропоротый с севера на юг Нилом, окруженный с востока и юго-востока холмами Макаттам, а с юга — песками, песками и песками, однообразие которых нарушают лишь руины древнего города…

По мере того как Нахед называла ключевые места действия, комиссар находил их на карте и помечал цветными кнопками. Тела жертв были обнаружены на расстоянии примерно пятнадцати километров одно от другого, и располагались они по дуге окружности, замыкающей в себе город с пригородами. Квартал тряпичников на северо-востоке, берег Нила в том месте, где река на северо-западе раздваивается, — в пяти километрах от полицейского участка, — белая пустыня на юге. Все девочки из бедного или беднейшего класса населения, все учились в школе. Нахед знала Каир как свои пять пальцев. По одному только номеру школы она точно определяла, где, в каком квартале, эта школа расположена. Шарко заинтересовался огромным пространством, которое занимали самые большие в мире цементные заводы, поблизости от которых обитала при жизни одна из жертв.

— Вы упомянули, со слов Нуреддина, нелегальный квартал рядом с цементным заводом. Поясните, что это за квартал.

— Это даже не квартал, а несколько кварталов времянок, построенных для себя бедняками, не учитывавшими, естественно, ни принципов современной городской архитектуры, ни возможностей современного коммунального хозяйства. Там нет никаких удобств: нет питьевой — да и просто сколько-нибудь очищенной — воды, нет канализации, никто не убирает мусор. В Египте много таких кварталов, и города сильно разрастаются за их счет. Государство строит ежегодно около ста тысяч домов — главным образом для людей с низким и средним уровнем дохода, тогда как с учетом демографического роста требуется семьсот тысяч.

Она говорила, он записывал. Записывал все подряд: имена и фамилии девушек, названия мест, где были обнаружены трупы, географическое положение…

— А скажите, такие кварталы можно назвать трущобами?

— Хуже трущоб Каира не придумаешь, для того чтобы поверить в существование подобного, надо их увидеть. Вторая жертва, та, которую звали Бусайна, жила неподалеку от одного из трущобных районов.

Комиссар снова вгляделся в снимки, он рассматривал лица, отыскивая физические особенности. Он отказывался верить, что три смерти подряд — простое совпадение, дело случая. Убийца перемещался по городу, чтобы попасть из одного квартала в другой. Три девушки из бедных семей, не сказать чтобы хорошенькие, скорее такие, что не привлекают внимания… Почему именно эти три? Может быть, убийца по роду деятельности привык находиться рядом с бедняками? Может быть, он раньше встречал этих девушек? Что-то общее… у всех трех обязательно должно найтись что-то общее, что-то, что их связывало.

Часом позже Нахед взялась за протоколы аутопсии — тексты узкоспециальные и потому особенно трудные для перевода. Она зачитывала только основное, в том числе — сведения о том, что во всех трех случаях в телах жертв были обнаружены следы мощного обезболивающего: кетамина. Что касается времени смерти, опять-таки во всех трех случаях это была глубокая ночь. А самым, пожалуй, интересным из всего услышанного стали для Шарко заключения о причинах смерти. По мнению египетских судмедэкспертов, многочисленные ножевые ранения были посмертными, а погибли девушки из-за того, что им вскрыли черепа и конечно же изъяли мозг и глазные яблоки.

То есть получалось, что верхушки черепов отпиливали у еще живых девушек, а ножом их кромсали только потом…

Нахед замолчала, глядя пустыми глазами, вид у нее был мрачный. Шарко вытер лоб платком, теперь он хорошо представлял себе сценарий убийства. Сначала, вечером, преступник должен был похитить девушку, ввести ей каким-то образом обезболивающее, увезти с места похищения и только затем, взяв в руки свое смертоносное орудие, приступить к самому ужасному. Чем он был вооружен? Совершенно точно: медицинской пилой, скальпелем для вылущивания глазных яблок и ножом с широким лезвием, чтобы наносить раны. У него наверняка была машина, он прекрасно ориентировался в городе и, скорее всего, заранее намечал маршруты. Почему… или зачем он уродовал тела post mortem?[12]Непреодолимое стремление лишить свою жертву признаков принадлежности к человеческому роду? Жажда обладания? Или он чувствовал такую страшную ненависть, что выплеснуть ее мог только в акте окончательного разрушения?

Как ни тяжело было работать в этой душегубке, комиссар выкладывался полностью, сопоставляя полученные здесь и во Франции данные. Из сравнения выходило вот что: здесь, в отличие от Граваншона, речь шла все-таки о ритуале, здесь имело место организованное преступление, и здесь преступник не старался спрятать тела. К тому же убийца вскрывал черепа еще живых жертв, что и стало причиной смерти. Во Франции причиной смерти почти у всех стали пулевые выстрелы — хаотичные, если опираться на выводы трассологов о местах проникновения пуль в тело. Да, и не забыть о тщательности, с какой были обработаны граваншонские останки: об отрубленных руках, вырванных зубах.