Убить зло - Рекс Стаут

Он постоял в нерешительности, весь поникший, не испытывая желания двигаться. Внизу с шумом открылась входная дверь, затем захлопнулась. Миссис Джордан вернулась к себе в комнату. Наступила тишина. Он все еще стоял — мысль о каком-либо действии казалась ему отвратительной, — он чувствовал себя физически изнуренным и совершенно безразличным. Он сказал себе: «Ты как высохший лист на дереве, который раскачивает ветер, и все еще висишь, но уже мертв…»

А другие люди тоже так себя чувствуют? Если да, то почему они живут? Мертвый лист, колеблемый ветром.

Это не полная беспомощность, ты мог бы выдержать и чувствовать, как тебя толкают и тянут, то здесь, то там, несмотря на все протесты, если бы ты только знал, кто и почему это делает. Ты считал себя слабым и трусливым, потому что позволил уйти Люси, но это было глупо. Это только слова, выдуманные тем, кто хотел сделать вид, что знает, что им движет. И все слова похожи на эти, за исключением тех, которые ты можешь потрогать, выпить или съесть. Как ты можешь не одобрять то, чего не понимаешь? Это последнее убежище невежества, эта жалкая попытка придать себе моральную ценность, сочиняя слова, чтобы поставить себя вровень с всеведущим.

Не льсти себе, ты не слабак и не трус, во всех твоих трепыханиях совершенно нет смысла. Может, Дик не так уж и глуп, в конце концов, может, причина того, что его не заботит смысл вещей, заключается в том, что каким-то образом он понимает, хотя и не может объяснить, и не стал бы объяснять, даже если бы мог, что его просто нет, нет этого смысла; во всяком случае, ни ты, ни он и ни кто другой ничего ни о чем не знает. И Эрма тоже.

Нет, не так. Она будет говорить о смысле, ей нравится играть словами, но в глубине души они интересуют ее так же мало, как и Дика. Пусть только один из них попробует встать однажды на ее пути…

Как в тот раз в Кливленде, когда в нее влюбился тот старый верблюд. Ты никогда не понимал мужчин, которые влюблялись в нее, хотя их было много. Этого типа звали Хоккинсон, он жил там всю свою жизнь, ему принадлежали два или три местных банка, и у него была жена, которая считала его одновременно и Линдером и Дж.П. Морганом. Он был не очень старый, но выглядел древним и высохшим, как будто ставил опыт, сколько времени сумеет протянуть без воды. Когда он двигался, так и казалось, что вот-вот у него заскрипят кости.

Вызванный по телефону однажды днем, ты поехал прямо из офиса на Уотон-авеню, и, когда появился там, Эрма дала тебе прочитать письмо. Оно было от миссис Хоккинсон, в нем говорилось, что, если Эрма не оставит в покое ее драгоценного мужа, последствия будут самые неприятные. Она заявляла, что зайдет к Эрме на следующий день.

— Она может появиться здесь в любую минуту, — сказала Эрма, — и я не хочу ее видеть. Ты не можешь поговорить с ней? Я могла бы послать за Томом Холлом, но обычно адвокаты задают слишком много вопросов.

— Почему бы тебе просто не отказаться от встречи с ней?

— Это не поможет, она будет торчать у дверей до скончания века.

Тебе дали инструкции. Мисс Карр не интересует ни семейная, ни эмоциональная жизнь миссис Хоккинсон.

Если мистер Хоккинсон опять предложит развлечь ее, весь вечер играя Дебюсси на ее «Стейнвее», мисс Карр с благодарностью примет это предложение, и ее совершенно не волнует реакция миссис Хоккинсон.

В дверь позвонили; горничная доложила о визите леди, которую проводила в библиотеку; ты вошел туда, представился адвокатом мисс Карр, который выполняет ее инструкции, проинформировал даму, что после полного и тщательного рассмотрения было достигнуто решение, что она может катиться к черту. Это было очень неприятно. Сначала миссис Хоккинсон бесилась и угрожала, затем рыдала и умоляла тебя сохранить ей мужа.

Ты был тронут, искренне жалел ее, и, когда она наконец покинула дом, ты разыскал Эрму, злой и негодующий из-за того, что тебя втянули в такое отвратительное дело. Ты произнес пылкую речь, слушая которую Эрма беззаботно улыбалась.

— Почему я должна чем-то для нее жертвовать только потому, что она не умеет себя вести? — спросила она. — Мне не нужен ее драгоценный муж, но временами он бывает забавным. Если бы я пожелала его, я бы его взяла. Билл, милый, не говори мне, что я должна сохранить семью.

— Я не говорю тебе, что ты что-то должна. Это просто вопрос достойных человеческих чувств. Эта женщина действительно страдает, она глубоко несчастна.

— Ты глуп и не понимаешь, что говоришь, — заявила Эрма. — Ты считаешь, что мы не имеем права взять то, что нам хочется, только потому, что от этого кто-то станет страдать?

— Да, если только мы не нуждаемся в этом слишком остро, если это нам жизненно необходимо.

Она улыбнулась:

— Тогда тебе нужно стыдиться себя. Твое жалованье поднято до пятнадцати тысяч, верно? А ты сам говорил, что рабочим на заводе недоплачивают. В то время как я заставила страдать одну-единственную женщину — тем, что позволяю Хоккинсону играть для меня на пианино, что он делает исключительно хорошо. Кроме того, я ничего не отбираю у его жены — ты, конечно, не знаешь, что ее любимая грампластинка «Пей меня своими глазами»?

— Слушай, он каждый день посылает тебе цветы, пишет тебе письма на десяти страницах со стихами и следует за тобой по пятам, как верблюд, сраженный любовной горячкой. И не говори Дику, что я считаю, что рабочим мало платят, а не то я потеряю свою зарплату.

Из этого могла произойти неприятная история, потому что ухаживания Хоккинсона становились все более настойчивыми и его жена наконец дошла до угроз, формальных и официальных, развестись с мужем под предлогом измены, если бы Эрма вдруг не решила отправиться в Европу.

Это было в ноябре, через два года после отъезда Люси.

Ты не получал от нее писем и сам ей не писал. У тебя в комнате была ее фотография, долгое время она открыто стояла у тебя на туалетном столике, где ты всегда мог ее видеть, причесываясь или завязывая галстук, затем однажды, сразу после твоего возвращения из дома, где ты наконец все рассказал Джейн, ты убрал ее в ящик стола.

Возможно, она до сих пор валяется где-то в столе.

Все эти два года было ясно, что все, включая Дика, ожидали вскоре услышать о том, что ты и Эрма поженитесь.

Ты и сам не был бы очень удивлен, если бы как-нибудь утром за завтраком нашел бы на странице светской хронике «Плейн дилера» такое сообщение: «Мисс Эрма Карр сообщает о своей помолвке с мистером Уильямом Бартоном Сидни». Конечно, можно было предположить, что сначала она известит об этом тебя в зависимости от того, окажешься ли ты под рукой в момент принятия этого решения. Покоришься ли ты этому оскорбительному брачному насилию? Разумеется и безусловно, покоришься, хотя в свое время, глядя на этот вопрос гипотетически, ты бы с возмущением отверг его. Гораздо легче оценить ситуацию по прошествии времени.

И действительно, как-то утром ты нашел информацию в светской колонке, она касалась того, что мисс Карр вскоре надолго уедет за границу. Весь день в офисе ты ждал ее звонка, и, когда до пяти часов звонка не последовало и ты позвонил на Уотон-авеню, тебе сказали, что ее нет дома. На следующее утро она позвонила тебе, чтобы пригласить на ленч.