Монета желания - Денис Чекалов

— Есть у вас тайные враги, которые будут долгое время возле вас. Каждый поступок, шаг неверный будут сторожить, и использовать вам на погибель. Появились они недавно, но кто это, сказать не могу, видать, слишком сильна черная сила, их охраняющая. Вижу неясно, как в тумане густом, тебя с сыном. Бьетесь вы на мечах с кем-то, похожим на расплывчатый столб дыма, лица не угадать. Бежит кто-то, близкий тебе, спасаясь от дьявольского наваждения, бесовского преследования, но кто это — тоже сказать не могу. Показала мне эта книга так, будто я сама бегу, себя не видя, а только окружающий густой лес, да снег глубокий, да шум погони, а спереди — пустота, вроде и скрыться негде, на погибель бегу. Потом снова ты ясно показался, но лицо белое, больное, из-под волос кровь течет. А уж когда исчезали видения все, вдруг появилась яркая звезда, осветившая мрак. Уползла тьма по углам с воем мерзким, и увидела я прозрачный лес с молодой листвой зеленой, а возле него — женскую фигуру, обернулась она — то твоя Аграфена смеющаяся. Думаю, книга говорит о бедствиях, которые должна твоя семья пережить, но все будет преодолено, погибнет злое.

Поблагодарив старушку, они отправились домой. По дороге Петр обдумывал сказанное ею. «Ежели Аграфена смеется, то видно, ничего плохого ей судьба не предвещает. Пока нас не будет, она останется в безопасности, а это главное. Ну а то, что сражаться придется, что ж, это не внове, да и избежать опасности невозможно в походе дальнем. Бог даст, все хорошо обернется».

Его отвлек Спиридон:

— Отец, нужно выяснить, кто задумал против нас недоброе, подослал гаденыша с ворованным истуканом. Ведь смерть нашу планировал, а ну-ка, сколько нечисти против нас стояло!

— Правильно, сынок, — ответил Петр. — Завтра же пойду к Адашеву, расскажу все. Он нас выбирал, потому, может, нас просто использовали как средство, чтобы ему подлость сделать.

Вернувшись домой, сказал Аграфене, что все в порядке, — не хотел расстраивать, ей и так заботы хватало.

Впрочем, вернулись в город они не сразу. Идя по тропе от избушки травницы, заметили, что корочуны обратно идут, идол каменный несут с собой. Видно, напотешились вдоволь над Трофимом, прогнали его из лесу прочь, а теперь к себе домой направляются.

— Отец, — сказал Спиридон, которого распирало любопытство. — Не гонят же, пойдем за ними, посмотрим, как нечисть эта живет.

— Тише ты, — рыкнул Петр, — «нечисть». Соображай, что мелешь-то, они еще рядом, услышать могут. У нас два ножа на двоих, а у них что ни коготь, то нож.

— Ладно, я, как ты, буду называть их лесными жителями. Только пойдем, ведь такого случая больше не представится.

Петру и самому было интересно, где живут корочуны, с которыми он только беспощадно сражался, как с бесовским отродьем, — и вдруг как-то странно удивлен был, что они имеют святыни. Так разговаривая, они уже шли медленно за процессией, когда старший бес оглянулся и увидел их. Но ничего не сказал, как и другие несколько, что тоже заметили провожатых.

Они углублялись все дальше и дальше в чащу леса, снег перестал, но ветви деревьев сгибались под его мокрой тяжестью. Там, где корочуны опускались на четыре лапы, прыгали через завалы старых высохших деревьев, проползали между острыми ветками шиповника, усеянными острыми колючками, — там люди шли с трудом, оступаясь и падая, чем вызывали сдержанные смешки тварей.

Миновали болото, где шли шаг в шаг с предводителем, несмотря на то, что болотное месиво промерзло. Кожевник на всякий случай срубил две жердины, но они не понадобились, и он оставил их на другом краю, чтобы воспользоваться на обратном пути.

Петр со Спиридоном уже из сил выбились, жалея, что отправились в столь долгий путь, когда и так забот полно, — но вдруг деревья и бурелом расступились. Они вышли на обширную поляну, посреди которой на толстых бревнах, высилась остроконечная крыша из веток и камыша. Она укрывала огромный пень, поверхность которого была тщательно выровнена и даже отполирована.

Перед сооружением этим процессия остановилась, и идол был водружен на свое постоянное место. Вдруг Петр заметил, что от деревьев, окружающих поляну, стекаются корочуны, издавая ухающие звуки, которых он доселе не слышал.

«Да это они так радуются, — осенило кожевника. — И то, я их радости никогда не видел, потому и знать не мог, как бесы ее выражают. Вишь ты, даже рядом с домом травницы, когда идола получали, не веселились, только дома себе позволили такую слабость».

Подошедшие корочуны, — как прежде те, что доставили идола, — бросались перед ним и замирали на какое-то время. Подошедший к ним старший объяснил:

— Мы просим прощения у истукана за то, что позволили похитить его, и обещаем расквитаться с ворами.

Твари все подходили, хоть поток их редел. «Откуда они появляются?» — подумал Петр и вдруг заметил, как из дупла старой сосны соскользнули по стволу двое корочунов. Рядом с нею высилось еще более старое дерево, корни которого выступали над землей и были очищены от снега.

И вот большой камень, прикрывающий пространство под изгибом корня, вдруг отодвинулся, за ним виднелась сухая пещерка, устланная мхом. Оттуда вылезли три корочуна, а за ними три их крохотных подобия, которым взрослые заботливо помогли преодолеть земляной порожек перед входом, насыпанный, видно, для того, чтобы вода не затекала внутрь.

«Господи, спаси и помилуй, — подумал Петр. — Не то, что не видел никогда, но и не слышал, что у них дети есть». Спиридка был ошеломлен больше него:

— Смотри, отец, это же дети. Да и вон, гляди направо, из дупла вылазят такие же, ну диво дивное.

Старший, стоявший рядом, сказал:

— Вы — два единственных человека, кто видел наших детей. Мы строго следим за тем, чтобы они не попались никому на глаза, ибо тогда придет конец нашему племени. Они так же беззащитны, как и ваши. Вы должны сохранить тайну, ибо сами, по своему желанию пришли сюда.

Кожевенник согласно кивнул. Корочун издал звук, долженствующий изображать смешок.

— Петр, ты вроде умный человек, почему же ты так удивлен? Мы созданы так же как и вы, неизвестно кем и когда, возможно, природой.

Тот было дернулся возразить, сказать, что люди сотворены Богом, но собеседник и так, без слов, догадался о его возражениях.

— Какая разница. Вы считаете, что богом, мы — природой. Главное то, что мы есть и живем так, как можем. Ведь не заставишь ты рыбу жить в лесу и есть зайцев, а волка травой питаться. Да и людей тоже — ведь не щавель и капусту одну едите. Небось и у живых существ жизни забираете, чтобы прокормиться.

Петр, возмущенный сравнением людей с корочунами, воскликнул:

— Мы живем богобоязненно, а уж людей и вовсе не едим, как это вы делаете!

Тот ответил:

— А мы не убиваем друг друга так, как это делаете вы, да и за что? За то, что кто-то думает иначе, чем ты, — какая глупость. Ты ведь не заставишь его изменить мысли. А голову отрубив, да повесив, как вы это делать любите, ты просто пресекаешь его мысль, а кто дал тебе такое право? Ведь если бы тех, других было больше, то не ты, а они укоротили бы твое тело на голову за противоположные рассуждения. Что же касается поедания людей, то мы это осуждаем. Те, кто стремится к такому удовольствию, просто селятся своей колонией, к нам не касаясь, леса большие. Мы все можем принимать облик людей, — многие просто живут вашей жизнью, так же, как вы, интриги плетут. Иному так понравится, что и возвращаться не желает, настолько себя человеком считает. Ну так что, его дело, а вы, небось, если б кто корочуном мирным стал, затравили бы. Зачем? Если кто напал на тебя — бейся, защищайся, но убивать просто потому, что не такой, другой — возможно ли назвать это вашей доблестью человеческой? У нас есть свое божество, у вас — другое, но ведь и у множества иных народов свое, а какое действительное — узнаем вместе, но после смерти. Я так думаю, что божество для всех одно, только мы называем его по-разному, да служим каждый по-своему, видим по-другому, но никто от этого хуже не становится.