Языковые основы русской ментальности - Владимир Викторович Колесов

картине мира см. в последнем параграфе данного учебного пособия); взаимодействие мира физического с внутренним (душа и тело; дух и материя); соотношение мира земного с миром потусторонним (восприятие и переживание смерти); разграничение естественного и сверхъестественного; установки относительно детства, старости, болезней, семьи, секса, женщины; отношение к природе; система ценностей; оценка общества и его составляющих; понимание соотношения части и целого, индивида и коллектива («я» и «мы»), степени выделенности личности в социуме или, наоборот, ее поглощенности им («свои» и «чужие», «обычные» и «иные»); отношение к труду, собственности, богатству и бедности, к разным видам богатства и разным видам деятельности; новое и традиционное в культуре; оценки права и обычая и их роли в жизни общества; понимание власти, господства и подчинения, интерпретация свободы; доступ к разным видам источников и средств хранения и распространения информации (культура письменная и культура устная). Этот перечень можно развернуть и продолжить.

Рассматривать ментальность народа в отрыве от изучения языка и культурного контекста невозможно, это взаимосвязанные, взаимозависимые и взаимообусловленные явления. Категории культуры накладывают свой отпечаток на сознании носителя языка, что обязательно находит свое отображение в языке. Категории культуры — это «некоторая сетка координат, наложенная на живую, пульсирующую и изменяющуюся действительность» (Гуревич 1984: 11). Изменения в обществе, особенно это касается изменений в религии, морали и повседневной жизни, влияли на то, что некоторые категории культуры переосмыслялись, причем кардинально. Особенно это заметно при сопоставлении культур одного народа в разные эпохи или при сопоставлении культур разных народов. Так, в древнерусской культуре категория смерти не включала понятий ада (пекла), которые были привнесены в нее христианством. Душа, по древним представлениям русских, попадала на тот свет вместе с дымом погребального костра. Сейчас земля ассоциируется со смертью, именно в ней покоятся тела умерших. Однако в древности осквернять землю труположением считалось святотатством. А в китайской культуре о категории смерти Лао-цзы сказал так: «Откуда мне знать — быть мертвым здесь не означает ли быть живым там?» То есть такие далекие культуры, как русская и китайская, имеют общее представление об ином мире, куда человек попадает после смерти. Различие восприятия смерти в истории русской культуры проявляется в заимствованных воззрениях о посмертном наказании и страдании, чего не было в русских дохристианских религиозных системах.

Ментальность народа отображена в системе языка. Языковая ментальность бывает лексическая и грамматическая: «Языковая ментальность лексического типа отражена в лексико-семантической системе. Особенностями языковой ментальности грамматического типа определяется локальным, темпоральным и другими фокусами представления мира. Данные фокусы представления мира закреплены в первую очередь в грамматической системе (в системе времен, категории числа, категории и рода и т. д.)» (Почепцов 1990: 111).

В отечественной лингвистике появились работы, в которых обобщаются основы национальной ментальности, которая закрепляется в словесном знаке и фактах языка, а познание, как известно, осуществляется в языке и через слово. Собственный внутренний мир человек исследует и описывает в первую очередь при помощи языка. В. В. Колесов указывает на такие особенности русского языка, так или иначе отражающие ментальные характеристики сознания (которые ниже приводятся почти в полном виде):

1. В центре русской грамматики находится не имя, выражающее устойчивое понятие, а глагол, обозначающий в высказывании действие и в предикате выражающий то новое, что несет в себе мысль.

2. Русский язык четко различает время внешнее и время внутреннее, т. е. категорию глагольного вида и глагольного времени.

3. Качество воспринимается как основная категория в характеристике вещного мира; качество, а не количество привлекает законченностью и разнообразием радужных форм; через признак выделяется каждое новое качество, привлекающее внимание своей неповторимостью; отвлеченные имена также образуются с помощью адъективных основ, а самостоятельная категория имени прилагательного формируется в русском языке, начиная с древнейших времен.

4. В качестве связочного и предикативно осмысленного выступает глагол быть, а не глаголы иметь и хотеть, как во многих европейских языках. Установка на глагол бытийственного значения во многом определила характер русской философии. Идеально бытие и быт лежат в основе русского предикативного усилия мысли, тогда как формы владения и личного пожелания находятся на втором плане сознания.

5. В русском языке нет артиклей, что, в свою очередь, привело к размыванию границ между употреблением имен в речи. Разведение в сознании двух уровней семантической связки вещи и понятия, как они отражены в слове, делает англичанина стихийным номиналистом, тогда как некоторая размытость границ между вещью и понятием этой вещи у русских характеризует их как реалистов. Еще А. А. Потебня говорил, что «мысль направлена словом».

6. Неопределенность высказывания с большим количеством неопределенных местоимений и различных синтаксических конструкций (например, безличных предложений) повышает степень уклончивости и размытости русской мысли, которая скользит по яркости образа и сторонится определенности понятия.

7. Уклонение от метафоры определяется основной установкой словаря на метонимические переносные значения в слове. Метафорические переносы расцениваются как индивидуально-авторские, не всегда пригодные для общего пользования. Это — отказ творить в слове: с помощью метонимии легко истолковать традиционный символ, тогда как метафора создает новые символы, что (в индивидуальном исполнении) признается как ересь.

8. Категория одушевленности — остаток древнего языческого анимизма — также препятствует созданию оригинальной авторской метафоры, такой, которая оказалась бы понятной другим носителям языка. Русская мысль одухотворяет, неожиданно оживляя, все ценное, чему придается особый смысл.

9. Вежливая уклончивость проявляется в том, что славянский императив не является, собственно, повелительным наклонением, он восходит в древнейшей форме оптатива — нежелательного наклонения. Отношение к другому проявляется не в приказе или хозяйском повелении, но в пожелании, что высказывание будет принято к сведению.

10. В отношении к себе русский человек излишне категоричен, что с XVI в. поражало иностранцев: пользуясь формами родного языка, русский строит свое высказывание без помощи всякого рода уклончивых отступлений, ему не требуется оговаривать конкретную модальность своего высказывания, она содержится уже в конструкции его фразы (я ведь говорил!).

11. Категоричность самоутверждения и бытовой нигилизм находит себе поддержку в способности русского языка строить отрицание таким образом, что каждое отдельное слово высказывания отрицается само по себе: никто никому никогда не должен! Плеоназм (избыточность выражения) — особенность русской речи.

12. Категория состояния, присущая русскому языку, явлена только в речи. В грамматике это проявляется в употреблении наречий, или модальных слов, или второстепенных форм типа мне жаль..., ничего нельзя... Здесь нет никакой предикативной связи, действие не обозначено. Это состояние души, в чувстве переживающей событие.

13. Особенности русского языка, на основе ментальности формирующие обыденное сознание русского человека, выделяются общей установкой на характер общения: как типичное проявление речемысли во всех случаях преобладает не монолог-размышление (который