Суд офицерской чести - Александр Кердан

В это время на соседний путь прибыл ещё один эшелон. Едва он остановился, из штабного вагона двое прапорщиков выволокли пьяного в стельку полковника, которого тут же вывернуло на платформу. «Вот скотина! – разозлился на незнакомца Кравец. – Надо же так нажраться! И главное: на глазах у солдат. Попробуй потом объясни им что-то про дисциплину и про честь мундира…» Отвернувшись, он зашагал в сторону вокзала.

В зале ожидания было полно солдат разных родов войск. Кравец определил это по шевронам на камуфляже. Впрочем, некоторые бойцы были одеты совсем не по-фронтовому – в шинели или бушлаты старого образца. Служивые дремали на лавках, курили, сидя на подоконниках, что-то обсуждали, балагурили, собравшись в кружок. Чувствовалось, что они предоставлены самим себе и никем не управляются. Между тем в зале находилось несколько высоких чинов, отличающихся от остальной военной массы каракулевыми ушанками и пятнистыми куртками нового образца. Один из таких начальников, видно, не знающий, чем заняться, прямо на виду у солдат принялся распекать майора с петличками железнодорожника. Очевидно, местного коменданта. Майор огрызался и что-то доказывал, размахивая руками.

Кравец не стал дожидаться, чем закончится офицерская перебранка, вышел на привокзальную площадь. Она была безлюдной. Заглянул в один из магазинов. Все полки оказались пустыми.

– Народ как взбесился, – пожаловалась пожилая продавщица в застиранном халате. – Сметают всё, как перед войной: соль, спички, крупу…

Кравец ничего не ответил. Побрёл к эшелону, подавленный увиденным. Не добавляла настроения и мерзопакостная погода: с неба сыпалась морось, под ногами чавкала грязь, моментально превращающая сапоги в тяжёлые гири. Словом, всё как у Бисмарка: «Война – это грязь, пот, кровь, железо». Правда, с кровью они ещё не столкнулись.

Комполка и начштаба вернулись одни, без Бурмасова.

– Прав ты оказался, комиссар. Наш «политический смотрящий» здесь решил остаться. – Смолин не скрывал презрения. – Я, говорит, буду вас в штабе группировки прикрывать от вышестоящего начальства, в случае чего… Защитничек, ёкарный бабай! Уже взялся писать донесение в штаб округа о выполнении поставленной задачи…

– Это Бурмасов умеет. Напишет… При помощи пяти «пэ»: пол, палец, потолок, прошлогодняя подшивка… За такие донесения, вовремя отправленные, и стал большим начальником! Погоди, Серёга, он ещё орден за участие в боевых себе выхлопочет!

– До орденов всем пока далеко, комиссар. А вот пять «пэ» уже начали действовать…

– В том-то и дело, что не пять, а всего три. Нет никакой прошлогодней подшивки, а только пол, палец и потолок, – пожаловался Долгов. – Посмотри, Александр, какие карты выдали. Шестьдесят первого года. Даже станция, где мы сейчас выгружаемся, на них не указана. Как воевать по таким будем?

– Не стони, Василий, без того тошно, – осадил начштаба Смолин. – Собери мне комбатов и командиров отдельных подразделений через двадцать пять минут.

– Есть, командир.

На «летучке» Смолин был краток:

– Товарищи офицеры! Получена задача: совершить передислокацию по маршруту Моздок – перевал Колодезный и к 4.30 тридцать первого декабря сосредоточиться в районе отметки 246.3. Начальник штаба, доведите порядок построения колонны и организации связи на марше.

После такого же лаконичного доклада Долгова Смолин спросил:

– Вопросы есть?

– Что с вещевым имуществом делать, товарищ командир? – подал голос Анисимов.

– Приказано всё – палатки, спальники, вещмешки – пока оставить здесь. С собой берём только оружие, боеприпасы, сухпай на двое суток. Остальное подвезут, когда обустроимся. Ясно?

– Так точно.

– Ещё вопросы?

– Нет, – за всех ответил Долгов.

– Хорошо. Начало движения через час. И доведите до личного состава, что возможны вооруженные провокации со стороны чеченцев. Нам приказано на провокации не поддаваться, ответный огонь без команды не открывать. Все свободны, товарищи офицеры.

Движение начали точно в назначенное время. БМП Кравца следовала за командирской машиной в центре колонны. Долго ехали по всхолмленной равнине в сторону синеющих впереди гор. Через три часа колонну обстреляли из лесополосы вдоль шоссейной дороги. По счастью, никого не зацепило. Следуя приказу, в ответ не произвели ни единого выстрела.

Когда въехали в первое чеченское селение, их встретили старики и старухи. Они стояли на обочинах и кричали проклятия на ломаном русском языке. В самом селении по колонне не стреляли, но на окраине Кравец увидел два сгоревших бронетранспортера с рваными ранами на бортах. На одном из них белой краской было выведено: «Добро пожаловать в ад!», на другом: «Ичкерия останется свободной! Аллах акбар!» А рядом, как будто в насмешку, – придорожный плакат советских времён: «Да здравствует братская дружба народов СССР!» – весь посечённый пулями.

«Да была ли дружба?» – Кравец вспомнил, как в шестьдесят восьмом они возвращались на Урал из Ферганы, где гостили у маминого брата. В Ташкенте до посадки на челябинский самолет оставалось несколько часов. Отправились на троллейбусе посмотреть город, только что восстановленный после землетрясения. Мать тогда ещё ходила без палочки, хотя и прихрамывала на больную ногу. Она только присела на освободившееся место, как в троллейбус вошёл похожий на басмача пожилой узбек в стёганом халате и чалме. Он стал кричать на мать: «Что ты тут расселась, русская! Убирайся в свою Россию!» Мать безропотно уступила ему место, но старик всё не унимался: долго ругался по-узбекски и по-русски. Кравца очень удивило, что никто в троллейбусе не вступился за маму. Милиционер-узбек, стоящий рядом, отвернулся. А узбечонок с пионерским галстуком, ровесник Кравца, во все глаза пялился на старика и улыбался, как казалось, с одобрением. Кравец не решился тогда ничего сказать в защиту матери, да и не знал, что сказать. Когда вышли, он спросил: «Почему этот старик так ненавидит русских, которые помогли отстроить Ташкент?» Мать ответила: «В каждом народе, сынок, есть плохие и хорошие люди». – «Почему же тогда все промолчали? Неужели во всём троллейбусе не оказалось ни одного хорошего человека?»

Впоследствии Кравцу ещё не раз приходилось убеждаться, что лозунги о дружбе между народами – одно, а жизнь – совсем другое. Он видел, как стенка на стенку сходятся на призывных пунктах армяне и азербайджанцы, как бьются в кровь спинками от солдатских кроватей военные строители: узбеки и казахи. Сам, в роли третейского судьи, не однажды разнимал такие драки, пытался примирить враждующие стороны.

Словом, межнациональные проблемы были всегда. Но в советские годы о них открыто не говорили. Союзные республики под крылом России удерживались где силой, где финансовой поддержкой. Но противоречия оставались и нарастали. Корень их таился в непонимании национальных особенностей того или иного народа, в нежелании признавать ошибки в национальной политике. «Вот и пожинаем теперь плоды собственной бестолковости…»

Чем ближе колонна продвигалась к Грозному, тем чаще на обочинах чернели остовы подбитых машин, тем сильнее сердце Кравца сжимало недоброе предчувствие, что простой демонстрацией силы здесь не обойдётся, что это, как предупреждал Захаров и прогнозировал Смолин, война. И война – надолго.