Жестокие люди - Дирк Уиттенборн

У дороги стояли горшки с пышно цветущими гардениями. Их специально привезли для Осборна из Флориды, чтобы их аромат освежал воздух, который и так был уже насыщен запахами духов. Над полем для гольфа клубился легкий туман, в котором летали светлячки. Закатное небо окрасилось в розовые и лиловые тона. Еще я увидел несколько оленей, которые невозмутимо поглощали свой ужин у одиннадцатой лунки, и кроликов, щипавших траву на опустевшем теннисном корте. В этом мире, в котором мне не приходилось бывать раньше, не могло произойти ничего плохого. А когда мы остановились у длинного дома с широким крыльцом (его спроектировал Стенфорд Уайт, но я об этом, конечно, не знал), то парень, который занимался парковкой машин, открыл нам дверь и сказал, что рад видеть нас снова.

Тогда я почувствовал, что мы стали своими.

В столовой подавали коктейли. Рядом с домиком стояла палатка размером с цирк-шапито, в которой все было накрыто для торжественного обеда. Когда мы присоединились к гостям, то внезапно были поражены странным шумом, который возник из-за того, что двести человек говорили одновременно. Знаете, бывало, заснешь с включенным телевизором, а потом проснешься среди ночи и не понимаешь, где ты находишься, потому что передачи показывать перестали, но зато слышны помехи. Конечно, так могло быть только до того, как появилось кабельное телевидение, и передачи стали транслировать круглосуточно.

«Днем и ночью… ты у меня одна». Все это было так слащаво: оркестр, исполняющий сентиментальную песенку, подросток, привставший на цыпочках, чтобы разглядеть в толпе свою подружку (это я о себе)… Банальщина в квадрате. Мама надела очки, надеясь, что сейчас перед ней появится Осборн. Ей тоже не удалось увидеть того, ради кого она сюда пришла. Тогда мы взялись за руки, и начали, извиняясь, протискиваться через толпу. Мы расхаживали по зале взад-вперед, так что официант, разносящий шампанское, спросил, не потеряли ли мы чего-нибудь. Не подумайте, что я ожидал, что Майя будет стоять у входа, поджидая меня, чтобы не пропустить тот момент, когда я войду в дверь, а потом заорет «Финн!» и пробежит через всю комнату, чтобы кинуться мне на шею, словно она не видела меня с тех пор, как два года назад меня бесплатно переправили во Вьетнам. Не то что бы мне это не понравилось. Просто я старался смотреть на вещи реалистично. Правда, старался.

Я не видел ни Майи, ни Брюса, ни мистера Осборна, ни миссис Лэнгли. Мы стояли посреди толпы и делали вид, что нам очень весело. Казалось, все (кроме нас с мамой) друг друга знали, или, по крайней мере, знали хоть кого-нибудь. Мне так хотелось, чтобы меня хотя бы кто-нибудь узнал, что когда я увидел этого задаваку Иэна, который вполне мог бы носить лифчик, и блондинку-подружку Майи, что даже помахал им. И был просто счастлив, когда они помахали мне в ответ, пока до меня не дошло, что они подают знак кому-то, кто стоит за моей спиной. Даже мое унижение было каким-то фальшивым. Они смотрели сквозь меня. Меня просто не было. Я был невидим, и это ощущение мне совсем не понравилось. А мама так истерзалась, что когда кто-то позвал ее, назвав «доктором», она очень обрадовалась.

Но потом она увидела, что это была Джилли. И тогда сказала только:

– Не могла бы ты принести нам колы? – Джилли сегодня работала официанткой.

– Привет, Финн.

– Привет! Ну, как делишки? Подрабатываешь? – Когда я говорю, то всегда чувствую себя менее невидимым.

– Что ни день, то новый доллар. – Мама же посмотрела на меня так, что мне стало ясно: говорить с прислугой – это еще более нелепо, чем ни с кем не говорить. Но меня это не беспокоило. По крайней мере, Джилли была рада меня видеть.

– Ты Брюса видела? – Она с улыбкой обернулась:

– Нет. И Майю я тоже не видела. – И ушла за колой.

После того, как я поговорил с Джилли, которая меня явно знала, люди, стоящие рядом с нами, быстро окинули нас взглядом, стараясь сделать это незаметно. Те, что повежливее, отступили немного назад, чтобы посплетничать о нас. Я знал, о чем они шепчутся. И не надо думать, что это мое больное воображение. Один старикашка в темно-синем фраке даже не изволил понизить голос. С его плеча спадал шелковый шарф, и он, видимо, полагал, что похож на Эррола Флинна – только у того уши не торчали из головы, словно сигнальные флажки.

– О, это Панацея Осборна. – Я смотрел прямо на него, но он и не думал затыкаться. – Как ты считаешь, он получил эту таблеточку по рецепту или она находится в свободной продаже?

– А платит он ей за каждый оргазм? Или это почасовая оплата? – сказал второй болван.

Когда они отсмеялись, кто-то добавил:

– Слава богу, хотя бы на гавайцев они не похожи.

Потом к ним подошла женщина с тоненькими ножками и животиком (наверное, у нее там гигантская печень) и присоединилась к беседе:

– Вы что, опять рассказываете без меня сальные анекдоты? А ну-ка…

Я знал, что у нас нет с этими людьми ничего общего, но не хотел уходить домой.

– Что будем делать?

– Улыбаться. – Мама сделала счастливое лицо. Выглядело это так фальшиво, что можно было подумать, что у нее во рту висит вешалка. – У тебя сигаретки не найдется, милый?

– Милая, ты же знаешь, что найдется – ты сама мне их дала. – Она попыталась зажечь фильтр. Мне удалось избежать этой ошибки. Но не успел я поднести к сигарете зажигалку, как мама прошипела:

– Пожалуйста, потуши сигарету.

– Но ты же сама говорила…

– Они могут это неправильно понять.

– Они все поймут правильно.

– Если ты хочешь пойти домой, то так и скажи. – Я ничего не ответил, так что она продолжила:

– Мне нужно в туалет.

Мама меня бросила. А моя нога меня просто убивала. Я стал осторожно пробираться в другую сторону зала, осторожно прокладывая себе путь среди танцующих пар, как вдруг тот старикашка, который веселился, называя мою мать «панацеей», наступил мне прямо на больную ногу. Сейчас он танцевал фокстрот с печеночной женщиной. Я завопил от боли.

– Раненым не место на на танцах! – Он решил, что это очень удачное извинение. А я еще сказал этому старому козлу «Извините!», и после этого почувствовал себя еще хуже, чем раньше.

У бара, который находился рядом с кухней, стояло два пустых стула. Я сел и, посмотрев на серебряные часы, висящие за стойкой, и подумал о том, о чем и речи быть не могло еще полчаса тому назад: «Если через десять минут она здесь не появится, я уйду домой». То есть, я рассматривал и такую возможность, хотя знал, что никогда этого не сделаю.

Я чувствовал, как нога начала кровоточить в своей лаковой тюрьме. Если снять ботинок, то обратно он уже не налезет. Когда бармен спросил меня, что мне налить, я ответил: «Мне, пожалуйста, водку с мартини. Встряхните, но не смешивайте». Пытался пошутить. Никто не засмеялся, кроме чернокожего парнишки в новехоньком смокинге. На груди у него висел галстук-бабочка, такой огромный, что было похоже на то, что к его шее привязан голубь. Он фыркнул с таким выражением, будто это была очень глупая шутка.