Партизан. От долины смерти до горы Сион. 1939–1948 - Ицхак Арад

Третья группа спиливала телефонные столбы и обрывала провода. Я был в этой группе, при мне мой "наган" и пила. Нас было четыре пары.

В течение трех часов мы повалили 30 столбов телефонной линии на отрезке в два километра. В это время на шоссе появлялись крестьяне на телегах. Засады их останавливали. К утру мы вернулись в лагерь. Это была первая акция, в которой я участвовал.

Спустя неделю я вышел с группой из десяти партизан на "экономическую акцию". Целью было выбрано польское село, близкое к городку Ходоцишки. Мы расставили охрану и приказали четырем крестьянам приготовить телеги. Переходили от дома к дому, брали мешки с картошкой, муку и мясо, и даже взяли двух коров. Все это погрузили на телеги, коров привязали сзади, к телегам, и вместе с хозяевами телег вышли в сторону лагеря. Возниц оставили на опушке леса. После разгрузки трофеев в лагере вернули телеги хозяевам и отпустили их домой.

В одну из ночей весь наш отряд вышел в открытое поле на окраине леса, собрать оружие, которое должны были нам сбросить на парашютах самолеты, посланные из Советского Союза.

Это была первая партия оружия, посланная в леса Кузиан. Была лунная ночь.

Была лунная ночь. Наша охрана вместе с охраной соединения "Спартак", которому также предназначалась часть оружия, рассредоточилась широким полукругом вокруг поля.

Группы конного патруля несли отдаленную охрану. Я был в группе тех, кто зажигал костры — знаки для самолетов. Костры должны были быть расставлены в виде равностороннего треугольника, каждая сторона которого 100 метров. Их следовало зажечь при звуках приближающихся самолетов. Другая группа должна была собрать парашюты. Связь белорусских партизан с Москвой поддерживалась аппаратами связи в штабе соединения "Спартак", которое было самым большим в лесах Кузиан, и насчитывало 500 партизан, разбитых на четыре отряда. Всю ночь мы ждали прибытия самолетов, но они не появились. Разочарованные, мы вернулись в лагерь. Затем пришло сообщение из Москвы, что самолеты наткнулись на сильный зенитный огонь при перелете через линию фронта, и вернулись на базы. Было обещано, что оружие будет сброшено через несколько дней.

Вместе с партизаном Васей, бывшим пленным, меня послали в штаб "Спартака" — взять пропагандистские листовки для распространения по селам. Штаб находился в 8 километрах от нашего лагеря. Рядом с тропой, по которой мы шли, соседствовал еврейский "семейный лагерь". Я проходил здесь не раз по пути на акцию по ликвидации телефонной линии и "экономическую акцию" в польском селе, но ни разу не сумел посетить лагерь. По возвращению из штаба, я сказал Васе, что у меня есть знакомые в этом лагере и я бы хотел их посетить. Я хотел увидеть лагерь и понять, как в нем живут евреи. У входа в лагерь не было никакой охраны. Дети стояли около жилых строений. В течение считанных минут собрались все двадцать пять жителей лагеря. Одежды людей были порваны и залатаны, дети ходили в лохмотьях, ноги их были обмотаны тряпками вместо обуви. Все их оружие было у двух людей — винтовка и пистолет.

Сказал, что я еврей из Свинцяна. Мы начали говорить по-русски, но затем перешли на идиш. В лагере шесть семей, все из городка Йоди. В лесу они уже более года. Их было 15 семей, но во время германской облавы осенью 1942 погибла половина людей. Отдельные семьи бежали из леса, искали убежища у крестьян, но те донесли на них, они были схвачены и расстреляны. Да и судьба тех, кто остался в живых после облавы, не улучшилась. Зимой 1942–1943 умерло несколько детей от болезней из-за отсутствия лекарств и врачебной помощи. Люди семейных лагерей страдали от нападений партизан, оставшихся в лесах после облавы, забиравших у них ту малость одежды и обуви, которая у них осталась. В последнее время положение их несколько улучшилось, открытые нападения почти прекратились. Самой большой трудностью был недостаток продовольствия. Единственной пищей была картошка. Штаб "Спартака" запретил им отбирать продовольствие у крестьян, и обещал обеспечить их продуктами. Обещание не выполнялось, но евреи-партизаны приносили им продукты по собственной инициативе. Я обещал им, что еврейские партизаны отряда Чапаева постараются им помочь с продовольствием. Я расстался с ними, испытывая горечь. Непонятно, как они могли существовать в труднейших условиях.

Вася, который в лагере помалкивал, вдруг сказал: "Эти жиды зря едят хлеб. В лесу есть место лишь для людей, которые воюют, а не для тех, кто сидит с женами и детьми и беспокоятся лишь о себе". Я спросил: что им делать и куда идти? "Пусть идут, куда хотят", — ответил Вася, — но из леса их надо выгнать". Я объяснил ему, что эти люди бежали от уничтожения, что мужчины борются за жизнь жен и детей. Вне леса их ожидает смерть. Всё это Васю не убедило. Он считал, что они мешают партизанам сражаться, что во время войны погибает множество людей, и нечего беспокоиться о нескольких еврейских семьях. Не было никакого смысла с ним спорить. Мог ли русский колхозник понять, что это такое — еврейская судьба — быть одинокими в бездне Катастрофы, какова важность в спасении каждого еврейского ребенка, когда идет массовое уничтожение нашего народа? Мы оба — партизаны, воюющие против общего врага, но существует пропасть между тем, что я хочу достичь в этой войне, и между его целью. Победа над нацистами без евреев, оставшихся в живых, не воспринималась мной, как победа. Его это вообще не интересовало, и вовсе не огорчало уничтожение евреев.

В отряде Чапаева ожидали прихода группы литовцев, которые были сброшены десантом в восточной Белоруссии с целью создать в лесах Кузиан базу, откуда начать боевые действия в Литве. В конце июня я был послан с еще двумя партизанами нести охрану проселочной дороги, ведущей в наш лагерь. Позиция наша был отдалена от лагеря на несколько километров. Задание было — встретить литовских десантников и привести их в лагерь.

Позиция наша была у опушки леса, рядом с дорогой, С позиции открывался кругозор на большую лесную поляну длиной с километр. На краю поляны был редкий лес. Проселочная дорога пересекала поляну. Мы несли охрану в течение дня. Ночью нас должна была сменить другая группа. После полудня из леса по ту сторону поляны вышли вооруженные люди, одетые вперемежку в военную форму и гражданскую одежду. Мы насчитали 12 человек. Они приблизились к нам, и мы увидели, что все они вооружены автоматами, пистолетами и гранатами. На расстоянии 100 метров от нас мы крикнули им остановиться и представиться. Это была группа литовских десантников, которую мы ждали.

Я привел их в лагерь, по дороге беседуя с командиром группы. Он спросил, откуда я. Когда я сказал, что из Свинцяна в Литве, он спросил, каково там положение, как относится местное литовское население к германской власти, есть ли признаки сопротивления этой власти. Я рассказал ему в нескольких словах о нашем подполье в гетто, и еврейском подполье в гетто Вильно, о литовском коммунисте, действующем в подпольной литовской коммунистической группе. Эта группа вызвала у него интерес, и он обменялся несколькими словами по-литовски с людьми своей группы. Он продолжал расспрашивать, что мне еще известно об этом человеке. Я рассказал ему, что во время поисков оружия мы вступили в контакт жителем Ново-Свинцяна Козловским, и от него узнали о деятельности коммунистического подполья. С приходом в лагерь я представил командира группы Сидякину и расстался с ними. Вечером меня вызвали к Сидякину. Рядом с ним сидел командир группы литовских десантников. Сидякин спросил меня, нет ли у меня желания перейти в литовскую группу, учитывая, что я житель Литвы, и командир группы просит присоединить меня к ним. Я все же немного колебался. Литовское подразделение произвело на меня впечатление по нескольким причинам. Это была десантная группа, отлично вооруженная, их военная выправка выгодно отличалась от вида отряда имени Чапаева. Отношение штаба отряда к нашим ребятам, которых послали добывать оружие, проявление антисемитизма в среде партизанского отряда, — все это толкало на то, чтобы принять предложение.