Живое и мертвое. Третья сила. Книга 3 - Алексей Гравицкий

Взгляд вышел столь красноречивым, что Бруно невольно поежился.

— Вы же сами говорили, что журналисты — это ерунда.

Ионея нервно пробарабанила пальцами по столу.

— Это не журналисты, дорогой мой. Это Санчес О'Гира. Его бы надо было купить со всеми потрохами, но он не стремился продаваться.

— Вы его не купите. Возможно, раньше, но не теперь, — покачал головой старый маг.

— Предлагаете его убить? — хищно оскалилась Ионея. — И потом, он обещал писать только правду.

— Что ж вы теперь возмущаетесь, что он правду написал? — удивился Бруно.

Слова старика возымели неожиданный эффект. Успокоившаяся было правительница снова начала наливаться краской. Тонкие пальцы стиснули газету, сжали чуть не до белизны.

— Это правда?

Старик кивнул.

— Это неудобная правда, — нехотя согласилась Ионея и отшвырнула газету.

— Я предупреждал вас, госпожа, всегда будут те, кто не смирится. Всегда будут те, кто желает свободы. Тем более вы ее обещали. А теперь…

«А теперь?» — Ионея откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и помассировала виски. Очень хотелось, чтобы под давлением пальцев из головы ушли все противоречия, а из жизни выдавилась вся та грязь, что налипла на нее толстым слоем.

Когда она начала налипать? В тот день, когда Ионея подписала первый указ? Или раньше, когда штурмовали здание Консорциума? А быть может, когда она стала символом сопротивления?

Символ не должен править. Символ должен оставаться чем-то абстрактным, недостижимо сверкающим. Когда он перетекает во вполне реальную, приземленную власть, хорошего не жди. Если бы она умерла на баррикадах при штурме, а к власти пришел тот же Бруно, все оказалось бы иначе. Но хорошо бы было, если бы старик принялся проводить свою политику от ее имени, под знаменем покойной Ионеи?

Правительница опустила руки и открыла глаза. Кабинет, старый лорд и дела насущные никуда не делись.

— Свобода нестабильна, — тихо проговорила она. — Люди хотят стабильности. Стабильность невозможна без жесткой структуры. Жесткая структура невозможна без системы запретов, поощрений и наказаний. Запреты посягают на свободу. Когда их становится слишком много или подрастает очередное поколение, требующее перемен, случается переворот, революция, мелкая дворцовая заварушка со сменой власти — все что угодно. Торжествует свобода, но она не может торжествовать вечно. Она нестабильна, а людям нужна стабильность. И начинается выстраивание новой системы. Замкнутый круг.

Бруно вздохнул. Улыбнулся как-то по-отечески.

— Все сложнее, госпожа.

— Все сложнее, — эхом повторила Ионея. — Но мне хотя бы с этим разобраться. Приведите журналиста, Бруно.

Она резко встала из-за стола. Старый лорд поднялся следом.

— Пригласить?

— От приглашения можно отказаться, — покачала головой правительница. — Нет, приведите его ко мне. По доброй воле. Силой. В кандалах. Как угодно, лишь бы до вечера он сидел в этом кабинете.

Бруно нахмурился, но спорить не стал. Коротко поклонился и вышел.

Не нравился старику такой подход. Даже при том, что он все понимал, не нравился. Но нельзя же писать все, что тебе вздумается, даже если это жестко концентрированная правда.

Идейный правдоруб этот Санчес или грязный журналюга, наваривающийся на скандалах, — не важно. Его любит толпа. Его читает толпа. А толпе не нужно знать всю правду. Для ее же блага. Потому что знание — это повод для рефлексий. Потому что думать должна одна голова. А если знать, понимать и принимать решения начнет каждая почка, нога или волосинка на заднице, организм не выживет. Ноги должны ходить, уши — слышать, печень — фильтровать. Думать и принимать решения не их задача. А стало быть, и лишняя информация им не нужна. Что могли дать статейки О'Гиры во время переворота? Он был голосом свободы. Тогда его писульки поддерживали революционный дух. Сейчас голос свободы не нужен. Что ему поддерживать? Сейчас эти статьи превращаются в провокации, которые подрывают новую власть.

Допустим, ее власть столь же неприятна Санчесу, как и власть Консорциума. Но нельзя же все время воевать против всего. Бороться можно за что-то. А за что борется этот журналист? Где альтернатива? Альтернативы нет. И свободы нет. Есть просто множество разных несвобод, из которых в конечном итоге придется выбрать одну наиболее устраивающую наибольшее число сограждан.

Ионея отдернула штору, открыла дверь и вышла на балкон. Внизу лежал город. Маленькие, будто кукольные с такой высоты, домики. Крохотные люди, мобили, деревья и запряженные телеги. Как игрушки в детстве. И если надоело играть, можно легко разломать это все. Очень легко. Ломать всегда легче. Легче ломать и создавать заново, чем перестраивать. Раз — и нету ничего, только разбросанные по комнате куклы и кубики. А если каждый предмет перекладывать по отдельности, передвигать чуть-чуть, опускать, поворачивать…

Правительница глубоко вздохнула. Старик прав, все действительно сложнее, чем казалось на первый взгляд. Свобода — миф, а власть не так радужна. Совсем не радужна. Особенно когда понимаешь, что власти-то и нет. Что над тобой снова стоит какая-то высшая сила, пытающаяся тобой руководить. Руководить руководителем. У каждого кукловода, оказывается, есть свой кукловод. Такая простая истина. А ниже кучка взбесившихся куколок, пытающих оборвать нитки, понимающих еще меньше, не знающих даже этой простой истины. Ниже Лана, которую так и не нашли. Ниже Бруно, которому каждый раз надо что-то объяснять и доказывать. Ниже журналисты, маги и прочие санчесы, не говоря уже о безликой массе простых смертных.

Ох уж эти смертные! Сперва, при Консорциуме, они хотели жить свободно. Модно было этого хотеть. Накручивали на это. Затем, во время смуты, они просто хотели жить. Хоть как, только б не убили. Теперь они хотят жить хорошо. Причем это «хорошо» у каждого отдельного человечка значит что-то совершенно свое. И чаще всего «хорошо» для одного — это плохо для другого. И как при этом обойтись без запретов? Как обойтись без определенной жесткости, если какие-то Западные Территории берут и объявляют о своей самостоятельности. При мысли о Западе Ионея нахмурилась сильнее.

Посольство ушло туда давно. Затем была долгая тишина. Потом дипломатической почтой примчалось срочное донесение о том, что посол Западных Территорий прибудет на девятый день по воздуху. Сама постановка вопроса «прибудет по воздуху» звучала как издевательство, отдавала бредом. Как по воздуху? На дирижабле? Чушь. Откуда на Западе дирижабли? А девятый день был сегодня, оттого с самого утра у правительницы не задалось настроение. Так что ведущий журналист «Огней Вероллы» попросту попал под горячую руку.

На грани слышимости что-то затрещало. Тихо, равномерно. Ионея окинула взглядом город, но не заметила ничего непривычного. Знакомые улицы, те же дома, такие же люди. Показалось? Треск нарастал, стал отчетливо слышен, приближался. Вдали в небе показалась черная точка. Она летела с запада, приближалась, увеличивалась в размерах. Нет, дирижабль не может лететь с такой скоростью. Сзади осторожно кашлянули. Ионея обернулась. В кабинете возле стола стоял старый лорд.