Двенадцать минут любви - Капка Кассабова

Под близоруким взглядом Оса люди заполняют танцпол. Флегматичные, ярко накрашенные азиатки; женщины из Восточной Европы со злыми глазами; английские розы с бледными лицами, танцующие с пузатыми латиноамериканцами, целеустремленные жители Туманного Альбиона, азартные американцы. Они танцуют преимущественно нуэво, с открытым объятием.

Наряду с Парижем Лондону суждено было стать исконной европейской столицей тангомании. В преддверии Первой мировой войны (на время отодвинувшей танго) тангомания захлестнула Лондон. Писатель Герберт Уэллс назвал 1913-й «годом танго», и бал в магазине Selfridges стал мероприятиям, куда все стремились попасть. Журнал Punch не был впечатлен и писал так: «Теперь нам понятно, что это смесь плясок черных и гаучо, но молодые английские юноши и девушки, исполняющее подобное, выглядят, как паралитики».

Пусть и «паралитики», зато счастливые. Танго изменило английское общество, ритуалы ухаживаний, даже моду. Перо на шляпе подняли, чтобы оно не проткнуло глаз партнеру. Юбки стали свободнее и с разрезами для большей свободы движения. Корсеты отбросили в сторону. Началось производство танцевальных туфель и чулок. Появилось несколько руководств по танго, одно из которых написал блудный сын зажиточных аргентинских родителей, отправивших отпрыска в Европу осваивать профессию инженера. Но вместо учебы тот выступал в театре «Шафтсбери» и писал танцевальные манулы, подписываясь английским именем, чтобы дома не прознали родители.

А как дела обстоят сейчас? В наши дни на Туманном Альбионе танцуют в весьма своеобразной манере, но местные тангерос по-прежнему счастливы. Напоминающая чем-то штору юбка с разрезом, появившаяся почти сто лет назад, по-прежнему в моде — хотя стала гораздо короче. Корсет возродился в виде мягкого бюстье, а затем трансформировался в топ без лямок, почитаемый профессиональными танцовщицами во всем мире.

Гавито танцует с очередной нимфой. Вернувшийся из Марселя Юсуф — в паре с Билджаной. Я — с Клайвом Джеймсом, прибывшим сопровождать меня по территории Джека-потрошителя (Таффнел-парку) на необычное для танго мероприятие на природе.

— Вообще-то, — объясняет Клайв, — известный маньяк исчез, потому что для него тут становилось все опаснее. — Сейчас он раздражен, мучаясь над исполнением сложного двойного хиро. У него неплохо получается, но он перфекционист.

— Черт, будем считать, что этого хиро не было. В следующей жизни я хочу родиться Освальдо Зотто. Он раскрывает хиро, словно книгу — глава за главой.

— А не Гавито?

— Шутишь? Я уже в свои годы успел облысеть.

Спать этой ночью мне предстоит на кожаном диване у Клайва, а наутро вернусь в казарму. Клайв уедет в Австралию. Диджей Ос — в Аргентину. Биджана направится в графство Девоншир практиковать шаманское танго (не спрашивайте меня, что сие означает. Все вопросы к ней). А Карлос Гавито?

У Пьяццоллы есть такая песня «Баллада моей смерти», первая строчка которой гласит: «Я умру в Буэнос-Айресе». Через несколько недель слова окажутся пророческими для Карлоса Гавито: он погибнет в аргентинской столице. За свои 63 года маэстро танцевал в 93 странах — путь настоящего милонгеро поистине захватывающий, но короткий, и цена за осуществление мечты в танго высока. Нельзя списывать все на танец, но правда такова: выдающиеся представители мужского пола в танго не доживают до почтенного возраста. Спустя несколько лет после Гавито самый лиричный танцор, Освальдо Зотто, умрет в возрасте сорока шести лет от сердечного приступа.

— Давай, детка, — Клайв с трудом наклоняется, чтобы переобуться. Мы собираемся уходить с моей последней милонги в Лондоне. — Час пробил. Пойдем, прежде чем я превращусь в тыкву. Ой, постой-ка, я уже превратился. Будь другом, подай мне сигару и скати вниз по лестнице.

Милонга 4: Танго на Сене. Париж

Танцпол забит.

— Не могу уловить твой ритм, — говорит после первой песни уругвайский экспат.

«Просто у меня он есть, а у тебя нет, mon ami», — вертится у меня на языке, но я сдерживаюсь и лишь улыбаюсь в ответ. Он неуклюж, немузыкален, и я уже жалею, что пошла на компромисс, согласившись танцевать с ним. Но новичку в чужом городе приходиться выбирать из двух зол: либо принимать приглашение, либо подпирать стену.

— Вы давно танцуете?

— Тебя еще на свете не было, — улыбка обнажила плохие зубы. — Приехал в начале 80-х, не зная ни слова по-французски, и начал заниматься танго.

«Бог мой, — думаю я безжалостно. — Как можно за такое количество времени ничему не научиться?»

— Здесь много аргентинцев и уругвайцев? — спрашиваю после мучительной танды. Стоим наготове и беседуем. Позади темнеет Сена.

— Слишком! Большинство из них полулегальные выскочки с амбициями, аргентинцы-профессионалы, пытающиеся заработать…

— Не вижу ничего плохого, — реагирую я, с нежностью вспоминая об Эль Пахаро в Берлине.

— Конечно, ничего плохого. Удачи им. А ты откуда?

Я объясняю.

— А, ну тогда все понятно.

— Что вы имеете в виду?

— Ясно, почему ты танцуешь. Тебя выгнали из страны, дорогуша.

— Неправда! У меня два гражданства.

— Ну, хорошо, хорошо, — улыбнулся он. — Есть разные виды изгнания. Меня выставили по политическим причинам. Ты же изгнанница двадцать первого века.

— Предпочитаю думать, что у меня душа космополита, — говорю задиристо.

Снова улыбка в ответ. Его зовут Сальвадор, и он писатель. Передо мной классическая дилемма. Меня раздирают на части два желания: либо продолжить интересную беседу с ним, либо по-человечески потанцевать с кем-то другим. Гложет и другая жестокая мысль: стоит ли тратить драгоценные танды на болтовню с малопопулярным тангеро, тем самым дискредитируя себя?

(Пауза. Да, я стремительно превращаюсь в танцевального сноба, своего рода банкира, инвестирующего в людей в зависимости от их танго-капитала. Сноб весьма восприимчив, когда речь идет о его интересах, но бесчувствен по отношению к другим. Сноб в танго не видит людей, он видит танцоров.

В общем, приятного мало, хотя такой индивид (да зачастую не один) найдется в каждом сообществе тангерос. Более того, снобизм заразен, иначе я бы его не подцепила от берлинской элиты.)

Сальвадор с его разговорами спас меня от этой напасти, по крайней мере, этой ночью. Спасибо ему.

— Хочешь понять, что такое изгнание, посмотри фильм Соланаса «Изгнание Гарделя», музыка написана Пьяццоллой.

— Я пыталась найти видео, но так и не смогла.

— Зато нашла меня. Как сказал бы Флобер: «Изгнание Гарделя — это я».

Военная хунта Уругвая на два года отправила Сальвадора в тюрьму, названную в припадке случайного диктаторского юмора Penal de Libertad — Тюрьма свободы. Но он не стал распространяться о том времени, бросив только: «Это не прошло бесследно. Давай не будем о грустном».