Некто Гитлер: Политика преступления - Себастьян Хафнер

Другими словами, Гитлер ничего не добился, а только добил – правда, со всей чудовищной мощью. Едва ли найдется какой-нибудь другой «великий человек» в известной нам истории, который промахнулся бы с такой внушающей удивление силой. Огромное влияние, которое он оказал на всю историю XX века, неоспоримо, как неоспоримо и то, что дважды, осенью 1938 года и летом 1940-го, он был в двух шагах от своей цели. Так что это вовсе не праздная игра, но серьезный исторический подход – выявление ошибок, в силу которых Гитлер дважды уже почти достигнутое превращал в свою противоположность, в безвозвратно утерянное. И вовсе не из нездорового любопытства стоит всмотреться в связи с этим в особенности характера Гитлера: ведь ошибки, которые он совершал, коренились в его собственных пороках и комплексах.

Частью они вырастали и из его заблуждений. По крайней мере, одна ошибка – наипервейшая, которая проявилась уже в 1933 году, – предопределила роковую зависимость политика Гитлера от «программатика» Гитлера.

Мы уже показали, что в гитлеровской теории мировой истории зафиксированы два совершенно разных процесса. С одной стороны, вечная борьба народов – белых народов, другие расы Гитлер в расчет не брал – за жизненное пространство, господство и подчинение, за мировое господство для одного-единственного народа в качестве победного приза; с другой стороны, совместная борьба всех белых народов против евреев. В соответствии с этим политик Гитлер с самого начала преследовал две разные цели: с одной стороны, господство Германии над Европой; с другой стороны, «удаление» евреев, под чем понималось попросту их физическое уничтожение. Одна цель не совпадала с другой; оба намерения мешали друг другу.

В политике преследовать две цели одновременно – ошибка. Тем более если одна из целей так далека, что достигнуть ее можно только концентрацией всех сил и при немалой удаче. На попытке покорить Европу ломался до сих пор едва ли не каждый политик, ее предпринимавший, – Карл V и Филипп II, Людовик XIV и Наполеон. Впрочем, это вовсе не основание считать каждую новую попытку такого рода априори безнадежной; Германия в XX веке могла преуспеть в том, что не удалось Испании в XVI и Франции в XVII и XIX веках. Однако как раз это и было достаточным основанием не усугублять предсказуемое мощное сопротивление, непосредственно связанное с делом завоевания Европы, сопротивлением, никак с этим делом не связанным. Но тот, кто захотел завоевать Европу в середине XX века, не только не рассеял врагов в самой Европе, но прибавил к ним влиятельных врагов во всем мире (и в собственной стране). Это была ошибка, особенно если учесть, что эти враги прежде были лучшими друзьями. Это были евреи, из которых Гитлер сделал врагов Германии.

В данном случае совершенно не важно, как оценивать масштабы влияния евреев на политику самых разных стран. Гитлер, по-видимому, переоценивал силу и влияние «еврейства» – но и в этом случае у него было больше оснований заручиться поддержкой столь мощного союзника, а не толкать его во вражеский стан. Ведь до Гитлера еврейское влияние на политику во всем мире носило прогерманский характер, об этом много могли бы рассказать противники Германии в Первой мировой войне. В Америке евреи долго и успешно сопротивлялись вступлению США в войну на стороне Антанты. В России евреи сыграли решающую роль в революционизировании царской империи. Своим антисемитизмом Гитлер не просто без всякой нужды создал для Германии новых врагов: он создал врагов из друзей, он перенес груз, лежащий прежде на вражеской чаше весов, на немецкую чашу – а это двойная ошибка.

До сих пор недооценивается тот урон, который Гитлер с самого начала нанес себе своим антисемитизмом внутри самой Германии, хотя сперва антисемитизм проявлялся только в постоянных оскорблениях, диффамациях и дискриминации немецких евреев и еще не начал принимать своих окончательных кошмарных форм. Оскорбить – уже значит превратить друга во врага. А немецкие евреи в своей подавляющей массе – и до Гитлера, и трогательным образом в малой своей части после Гитлера, и несмотря на Гитлера – были влюблены в Германию.

Со времен эмансипации евреи стали хорошими патриотами во всех европейских странах. Но нигде этот еврейский патриотизм не принимал такие яркие, глубоко эмоциональные черты, как в Германии. Можно даже говорить о чем-то вроде романа между евреями и Германией, разыгравшемся за полстолетия до Гитлера (Йорг фон Утман в своей книге «О, мой двойник, о, бледный мой собрат!»[106] сделал первую попытку исследования этого своеобразного немецко-еврейского сродства). Конечно, при этом евреи были любящей стороной; немцы польщенно и несколько свысока позволяли своим еврейским соотечественникам быть в них влюбленными, но по возможности этой настойчивости сторонились. Так или иначе, но еврейско-немецкий роман дал изумительные плоды в культурной области; стоит вспомнить об издателе Самуэле Фишере[107] и его авторах или о режиссере Максе Рейнхардте[108] и его артистах. Немалая заслуга немецких евреев в том, что в первой трети XX века Германия стала обгонять Францию и Англию не только в искусстве, но в науке и экономике.

Со всем этим в 1933 году было покончено. Гитлер постарался сделать все, чтобы у многих и многих немецких евреев оскорбленная любовь превратилась в жгучую ненависть; а кроме многих и многих немецких евреев Гитлер сделал своими врагами и тех немцев – к сожалению, немногих, но далеко не самых худших, – кто остался верен своим еврейским друзьям. Бо́льшая часть тех, кто оказывал пассивное сопротивление, действовали так из-за людоедского антисемитизма нацистов. Насколько это тайное несоучастие меньшинства, никогда, заметим, не исчезавшего, ослабляло гитлеровский режим, разумеется, неизвестно. Понятно, что эмиграция всех, кто имел вес в немецкой литературе, мало заботила Гитлера. Репутационные издержки, которые несла гитлеровская Германия с самого своего начала, были слишком велики, чтобы эта потеря была для нее хоть сколько-нибудь значима. Гораздо весомее было кровопускание, которое гитлеровский антисемитизм учинил немецкой науке. Эмигрировали не только еврейские ученые во главе с Альбертом Эйнштейном. Все хоть сколько-нибудь значимые нееврейские ученые последовали за своими еврейскими коллегами или учителями[109]; а зарубежные ученые, которые раньше массово стремились в Германию, перестали сюда приезжать. До Гитлера мировой центр атомных исследований находился в Гёттингене; с 1933-го он, едва ли не полным составом, переместился в Америку. Небезосновательное и интересное предположение: без гитлеровского антисемитизма не Америка, а Германия первой получила бы атомную бомбу.