Ничего, кроме счастья - Грегуар Делакур

Ответ № 7 на УВ: Потому что я не сказала ему, что он лучший в мире.

Его очень тронули поцелуи Леона. Он потер глаза. Сказал, что любит нас, что скоро найдет работу, что все будет хорошо. Мы уплетали за обе щеки – должна признать, что салат суперски удался. Леон спросил, можно ли ему записаться на дзюдо. Не сказать, чтобы он обрадовался, но разрешил, и Леон тут же вскочил из-за стола и стал смешно изображать схватку, как его любимый Джейсон Борн[76]. Я рассказывала про школу, про то, кем я хочу быть. Стилистом. Или парфюмером. Я читала книгу того, кто создал почти все духи от «Гермеса». Мне очень понравилось. Понравился этот язык, эти душистые слова, фразы, тихие и такие точные, которые они оставляют за собой. Он долго слушал меня, и мне было хорошо. Я чувствовала себя большой. Гордилась, что он уделяет мне столько времени. Леон уселся смотреть видео. Мы остались за столом. Он попросил меня описать духи, которые я когда-нибудь создам. Это был трудный вопрос. Нуга. Малабар. Чуть-чуть лакрицы. Немного гиацинта (так называются цветы, которые мама посадила в нашем саду). С нотками детства, сказала я. Ему это показалось очень красивым. Он закрыл глаза, словно хотел понюхать, пропитаться ароматом, который я создала. Погладил меня по щеке. Улыбнулся мне. И сказал: в тебе навсегда останется эта чудесная нотка детства, Жозефина, поверь мне. И я поверила. Мне было так отрадно поверить моему отцу в эту минуту. Я знаю. Психолог сделал замечание: впервые, с тех пор как мы встречаемся, вы говорите: мой отец.

Мой отец. Откуда вдруг взялись эти слоги, обжигающие мне рот, пронзающие кожу, точно иглы. И в то же время они теплые, эти слоги. Уютные.

Мы вместе помыли посуду, а потом он повел нас к «Монтуа» за десертом. Он объяснил нам, почему «голова негра» превратилась в «Отелло», но, сказал он, от перемены названия торта люди не станут терпимее, добрее, великодушнее. Еще сказал, как тяжелы собеседования в агентстве по трудоустройству, потому что слова вылетают и походя ранят людей. Рассказал, как упала и забилась одна женщина, когда ей заявили, что она не имеет больше никаких прав. Это убийственные слова: «никаких прав». Он говорил с нами, как со взрослыми. Мы с Леоном чувствовали себя важными особами. Это было потрясающе. Мы задавали ему уйму вопросов, и он отвечал. В какой-то момент он сказал, что есть один вопрос, которого ему никогда не задавали, а ему бы так хотелось, чтобы задали. Какой, папа? Почему идет дождь. И Леон ответил: потому что прогноз погоды обещал дождь; и мы засмеялись. Но я-то видела, как мелькнула грусть в глазах моего отца. Вернувшись домой, мы поиграли в «Монополию». Дурацкая партия. Я проигрывала. Он держал банк и совал мне пятисотки под столом. Ух, как мы боялись, что Леон увидит. Это был наш секрет в тот день, эти бумажки цвета гусиной каки под столом. Наш последний большой секрет.

Вечером – пицца. Die Hard 1[77] для Леона. В сотый раз. LOL[78] для меня. В тысячный раз. Все втроем на диване. Ели конфетки M&M. Потом он велел нам идти в ванную. Хорошенько почистить зубы. Зубы – это очень важно, новые не вырастут. Вымыть лицо. Руки. Уши. Смотрите, когда уляжетесь, приду проверю. Мы визжали, смеялись. Мы были и взрослыми, и детьми в один день. Отец был сегодня только наш. У нас будет бассейн в саду. Он найдет новую работу. А может быть, и дедушку вылечат от рака. Это был самый лучший день в нашей жизни. Нет, я помню еще один такой, раньше, но тогда с нами была еще мама. А этот день был самым лучшим в нашей жизни с папой. Черт. Я написала это. Но это правда: в тот день он был самым здоровским папой в мире. Когда мы легли, он почитал нам «Гензель и Гретель». Эту книгу он всегда читал тете Анне, когда они были маленькими, и тетя Анна, натянув одеяло до самого носа, шептала: тише слова страшно.

Он поцеловал нас перед сном. Много-много раз. И повторил, что любит нас больше всего на свете, а теперь пора спать, завтра в школу, у нас будет длинный день.

И пришла ночь.

Мы с Сашей перешли в первый класс. С блеском. Средний балл 16,2 (у нее) и 15,8 (у меня). Реванш гвоздей и ветчины. Мы самые сильные. Мы самые красивые. Наши мамы бьются в истерике. Они ведут нас на шопинг. Unlimited shopping[79] девочки!

Не надо выпрыгивать из ботинок. Unlimited – это значит четыреста евро. Максимум. Но все-таки.

* * *

А потом маме сообщили, что ты вышел. На несколько секунд она оцепенела. Ее пришлось усадить, успокоить. Он не вернется, мадам, и ничего не потребует. Даже увидеться с нами? Не беспокойтесь. Ее только что не облизывали. Одна женщина дала ей таблетку. Чтобы отпустило. Значит, бояться нечего? – спросила мама. Нечего. Он сказал, что исчезнет, и вы о нем больше никогда не услышите. Он просил прощения, но знает, что прощения ему не будет. Значит, теперь он все равно что умер, сказала мама. А Леон напыжился и сказал, что, если ты явишься, он тебя убьет, и Олив добавил: а я тебе помогу, товарищ-байкер. И опять они по-дурацки ударили кулаком о кулак.

В этот день, спустя три года после ночи Пса, в понедельник 7 июня 2010-го, я сказала, и челюсть у меня не заныла, и слова не спотыкались во рту, и мне не было грустно, и ничуточки не было больно, я просто сказала: папа ушел, как сказала бы: дождь перестал, огонь погас или: все готово, садитесь за стол.

И мне показалось, будто тысячи тонн миазмов и крови вдруг соскользнули с моих плеч, с моих бедер, стекли по моим таким длинным ногам. И пришли месячные, обильные, горячие, липкие. Мама подошла и обняла меня. Ее трясло. Кровь из моего нутра намочила ее ноги и впиталась в ковер в гостиной. Она плакала. Я улыбалась. Улыбалась моя ямочка. Я чувствовала себя легкой. Омытой. Живой.

* * *

Ты все равно что умер.

Сегодня утром мне исполнилось семнадцать лет. Сегодня утром умер мой дедушка. Суперский подарок, сказала Саша. Я сейчас уезжаю в Лилль. Три часа поездом. Прямым. Ты не обязана туда ехать, сказала мне мама. А я хочу. Она не едет, и Леон тоже, он заявил, что ему плевать, что это не его дедушка, что его настоящий дедушка – отец Олива. И что ради отца убийцы он и не подумает никуда ехать.