Охота на лис - Майнет Уолтерс

— Элеонору Бартлетт. Она живет в Шенстед-Хаусе, на расстоянии примерно пятидесяти ярдов вниз по дороге. Она и Прю Уэлдон — близкие подруги.

— В таком случае это, должно быть, самая сильная союзническая «ось» врагов Джеймса. Вам необходимо их расколоть.

Марк состроил саркастическую гримасу.

— И как вы предлагаете мне «раскалывать» их?

— Прежде всего следует начать верить в то дело, за которое вы сражаетесь, — ответила Нэнси спокойно, почти равнодушно. — Нерешительность и половинчатость никогда не дают нужного результата. Если версия миссис Уэлдон верна, значит, Джеймс лжет. Если Джеймс говорит правду, значит, лжет миссис Уэлдон. Либо черное, либо белое, серого, извините, здесь быть не может. Даже если миссис Уэлдон считает, что говорит правду, хотя на самом деле то, что она говорит — ложь, это ведь все равно ложь. — Она повернулась к Марку и широко улыбнулась. — Вам ничего не остается, как занять более определенную позицию.

С точки зрения Марка, для которого вся история со смертью Алисы и звонками Джеймсу представляла собой сложный коллаж из оттенков серого, взгляд Нэнси был примитивным упрощением, и он задался вопросом, какой же курс она слушала в Оксфорде. По-видимому, что-то очень конкретное. Скорее всего нечто, связанное с техникой, в которой вращающий момент и осевая нагрузка имеют совершенно определенные параметры, а математические уравнения дают вполне однозначные результаты. Правда, Нэнси не слышала записей, но даже при таком условии…

— Реальность никогда не бывает только черной или белой, — запротестовал он. — Вы разве не допускаете варианта, при котором лгут обе стороны? А что, если они говорят правду по какому-то одному вопросу и ложь по другому? Что, если событие, которое они обсуждают, не имеет непосредственного отношения к предполагаемому преступлению? — Марк ткнул в нее пальцем. — Как вы поступите в таком случае… исходя из того, что у вас есть совесть и вы не хотите расстреливать невинного?

— Отказалась бы от своих обязательств, — резко ответила Нэнси. — Стала пацифистом. Дезертировала. Но, слушая вражескую пропаганду, вы наносите вред и собственному боевому духу, и боевому духу своих войск. — И, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, она тоже ткнула в него пальцем. — Пропаганда — очень сильное оружие. Все тираны в истории превосходно умели им пользоваться.

Элеонора Бартлетт с явным оптимизмом отреагировала на сообщение Прю, что в Роще появились какие-то бродяги. Элеонора была женщиной завистливой, и ей нравилось выслушивать чужие жалобы. Если бы она была побогаче и у нее хватало бы денег на удовлетворение главнейших прихотей, она бы не вылезала из суда с жалобами на всех окружающих и, несомненно, приобрела бы славу «дамы со склонностью к патологическому сутяжничеству». Но так как на это денег у Элеоноры не было, она довольствовалась тем, что потихоньку разваливала взаимоотношения между людьми под прикрытием стремления к правде и справедливости. Подобная тактика сделала ее предметом всеобщей неприязни и наделила определенным влиянием на окружающих. Немногие могли позволить себе числить Элеонору среди врагов, в особенности местные дачники, которые и без того не отличались чистотой репутации — а уж за ними Элеонора присматривала с пристрастием.

Именно по инициативе Элеоноры ее супруг довольно рано вышел в отставку, и они перебрались в деревню. Джулиан согласился с большой неохотой, да и то только потому, что знал: его дни в компании в любом случае сочтены. Тем не менее у него возникли большие сомнения относительно разумности принятого женой решения уехать из города. Джулиана его общественное положение вполне устраивало: уровень старшего менеджера, неплохое портфолио на фондовой бирже, на которое он без особого напряжения смог бы позволить себе парочку круизов после выхода на пенсию. Его устраивали и друзья, и традиционный стаканчик-другой после работы, и гольф по выходным, и вполне добропорядочные и добродушные соседи, и кабельное телевидение, и дети от предыдущего брака, проживавшие от него на расстоянии пяти миль.

Как это часто бывало, жена сумела убедить его с помощью характерных для нее периодов холодного и презрительного молчания, перемежавшихся вспышками гнева. Продажа четыре года назад их скромного (по лондонским стандартам) дома на окраине Челси позволила Бартлеттам благодаря более быстрым темпам инфляции в городе по сравнению с сельской местностью приобрести достаточно солидную недвижимость в Дорсете. Шенстед-Хаус представлял собой изящное викторианское строение, придававшее значительность и аристократизм своим владельцам, чего нельзя было сказать о доме № 12 по Кройдон-роуд, построенном в 1970 году. Элеонора теперь постоянно лгала соседям относительно того, где они с Джулианом жили раньше (на той же улице, что и Маргарет Тэтчер); о том, какое положение он занимал в компании (директор); сколько зарабатывал (шестизначную сумму).

Парадоксальным образом переезд оказался гораздо более удачным для него, чем для нее. Несмотря на то что уединенность Шенстеда и его совсем незначительное постоянное население наделили Элеонору статусом крупной рыбы в мелком пруду — как раз то, к чему она постоянно стремилась, — те же самые особенности поселка лишили ее удовольствие от победы нужной остроты. Все попытки Элеоноры завязать дружбу с Локайер-Фоксами ни к чему не привели — Джеймс откровенно избегал ее, Алиса демонстрировала холодную вежливость. С другой стороны, Элеонора решительно не желала опускаться до отношений с Вудгейтами или что еще хуже — с садовником Локайер-Фоксов и его женой. Хозяева Шенстедской фермы до Уэлдонов были в высшей степени неудачным обществом из-за постоянных финансовых проблем. Что касается дачников — все они были достаточно богаты, чтобы позволить себе и недвижимость в Лондоне, и домик на морском побережье, — то на них новая хозяйка Шенстед-Хауса произвела не большее впечатление, чем на Локайер-Фоксов.

Если бы Джулиан отличался тщеславием своей жены и столь же стремился проникнуть в «высшее» общество Дорсета или просто пытался бы ей в этом способствовать, все и для него могло бы сложиться совсем не так удачно. Однако, освободившись от тяжкого бремени необходимости зарабатывать на жизнь, утомленный упреками Элеоноры по поводу его лени, Джулиан стал подыскивать себе какое-нибудь интересное занятие. По природе весьма коммуникабельный человек, Джулиан нашел пристанище в одном уютном пабе в деревушке неподалеку и за выпивкой быстренько сошелся с местным сообществом. Его ничуть не заботило, кем являются его собутыльники: землевладельцами, фермерами или батраками. Сам Джулиан родился и вырос в Уилтшире и намного лучше представлял сельское течение жизни, чем его жена — уроженка столицы. Несмотря на демонстративное отвращение Элеоноры, он без малейшего смущения мог распить пинту-другую со Стивеном Вудгейтом или с садовником Локайер-Фоксов Бобом Доусоном.

Элеонору, естественно, он в такие компании никогда не приглашал. Теперь, проводя с женой больше времени и постоянно чувствуя на себе уколы ее острого языка, Джулиан начал понимать, почему ему так не хотелось уходить на пенсию. Они смогли выносить друг друга в течение двадцати лет только потому, что он практически целый день проводил на службе. И вот теперь Джулиан понял, что единственный выход — возвратиться к прежнему стилю жизни. За несколько месяцев он воскресил в себе юношескую страсть к верховой езде, начал брать уроки у опытных наездников, в задней части дома завел конюшню, часть сада выделил под паддок и обнес забором, приобрел хорошую скаковую лошадь и вступил в местный охотничий клуб. Заведя новые связи, Джулиан смог с их помощью отыскать вполне удовлетворительных партнеров по гольфу и снукеру, время от времени совершал вылазки в море на яхте и года через полтора с абсолютной уверенностью мог заявить, что сельская жизнь вполне его устраивает.