Клетка семейного очага - Марина Болдова

– Давай потом ты с ней сам поговоришь, ладно? Только не делай ей больно, подумай сначала. И не дави. Знаю, как ты умеешь, если что не по-твоему!

Зотов ничего не ответил. Он стыдно обрадовался. Ему захотелось туда, за стол. И вытолкать с соседнего с ней места наглого Фирсова, сесть рядом, чтобы можно было нечаянно касаться ее локтя. И скошенным в ее сторону взглядом смотреть на тонкие пальцы, которые держат бокал с вином. И подливать и подливать ей это вино, чтобы опять, скосив осторожно глаза, смотреть на покрасневшую щеку и острый кончик носа. И умирать от желания провести по этой щеке тыльной стороной ладони. Откинуть, будто машинально, ей за ухо прядь волос, ощутить, как она слегка вздрогнет от его прикосновения, и сделать вид, что это так, жест, помощь такая ей, чтобы не падала эта прядь ей прямо в бокал с вином. А потом будут танцы. Зотов знал, что Петр любил потанцевать, как и его жена Ирина. Он видел подготовленную на ноутбуке музыку. Вкус у них с Петром совпадал…

Он не даст Фирсову даже шанса приблизиться к Арине. Потому что она – это его, Зотова, шанс. Это его зацепка в жизни, его, еще живого, отсидевшего тридцать лет в клетке, так неласково Алексей окрестил свой брак…

Зотов сидел на диване, прислушиваясь к звукам, доносящимся из гостиной. Кто-то говорил тост, кажется, брат Петра, Николай. Взрыв смеха, шелест разворачиваемой праздничной обертки. Опять взрыв смеха. Николай слыл юмористом, подарок наверняка был с подвохом, и шутка удалась. Он решил, что выйдет из своей каморки, когда будет перекур. И незаметно займет место за столом. Пусть не около нее, но чтобы непременно видеть.

Громкий хлопок и раздавшийся вслед за этим многоголосый крик заставили Зотова вскочить с дивана с бешено колотящимся сердцем. Он рванул на себя дверь, опрокинул стоявший на его пути табурет, выбежал из комнаты и застыл на пороге. Сквозь рассеивающийся дым он увидел лежащего на полу около стола с подарками Петра. А потом увидел и его брата. Рядом с ним, держась за голову, лежала Ирина. Зотов бросил взгляд на то место, куда, как он помнил, села Арина. Стул был пуст. Рядом стоял Фирсов с перекошенным в страхе лицом. Зотов обвел глазами всю комнату. Испуганные лица, бегущие охранники в черных пиджаках, крики и стоны. Он понял все. Кто-то от угроз перешел к действию. Арину он увидел не сразу. Она стояла, прижавшись к стене и глядя вниз застывшим в немом вопросе взглядом. Зотов опустил глаза. «Ей видны только его ноги. Она не может видеть остальное за ножкой стола», – понял Зотов ее недоумение. Зотов подошел к Арине, обнял ее за плечи и уткнулся в ее пахнущие ромашкой волосы. Арина как-то обмякла под его ладонями, обернулась к нему застывшим в маске лицом.

– Тебе лучше туда не смотреть. Иди наверх, – прошептал он и повел ее к лестнице.

Она согласно кивнула, но, поднявшись до середины, опустилась на ступеньку. Зотов этого уже не видел. Он звонил Беркутову.

Не то чтобы ему не хотелось этой встречи, и не то чтобы он боялся, но ощущение надвигающихся перемен было настолько острым, что, отключив трубку после разговора с Катей, Матвей задумался. Встреча в кафе ни к чему не обязывала, но он почему-то уже сейчас думал, а что будет дальше. Решив сегодня поутру не откладывать свидание надолго, Роговцев позвонил Зотову, чтобы предупредить его. Но Зотов был недоступен. Матвей вспомнил, что у них на заводе чествование юбиляра, и успокоился. В последнее время все, что было хоть чуть-чуть не так, вызывало у него тревогу.

Роговцев надел пиджак и посмотрел на часы. Он, конечно, придет в кафе первым. Матвей поймал себя на мысли, что заранее готовится к нелегкому для себя и Кати разговору, хотя до конца не был уверен, что та пойдет на откровенность. Он ничего не сказал жене, решив, что встреча с Катей почти деловая. Двигало им лишь любопытство и желание поскорее «перевернуть страницу». А потом забыть. Роговцев одного понять не мог: Кате это свидание зачем?

Зал был почти пуст. Невольно вздрогнув при взгляде на сцену, Матвей присел за столик в углу. И тут же почувствовал на себе чей-то взгляд.

Она была уже тут. Смотрела на его седой затылок, вспоминая, какого цвета были его волосы раньше. Но не вспомнила. Как и не вспомнила цвет глаз. «Хороша была любовь! Памяти не осталось…» – подумала Катя.

Роговцев обернулся, и Катя помахала ему рукой. Жест был странно официальным: так когда-то приветствовал на демонстрации с трибун Брежнев своих сограждан.

Роговцев с сожалением поднялся и направился к ней: столик, который она заняла, стоял у самого выхода. «Пути к отступлению, что ли, готовит? Так я ее удерживать и не собираюсь, если что!» – он поймал себя на мысли, что как-то неправильно думает о Кате, не по-доброму.

– Здравствуй, – он наклонился и поцеловал ее в щеку.

– Привет, – Катя будто не заметила его осторожную нежность.

– Закажем что-нибудь? Ты голодна?

– Нет, Матвей. Не беспокойся. Я бы выпила только бокал вина, – она дотронулась холодными пальцами до его руки. Роговцев вздрогнул.

«Эк, как его передернуло!» – Катя удивилась: Роговцев явно волновался.

– Мартини выпьешь? Ты любила, – напомнил Матвей.

– Помнишь?

– Помню. Девушка, бутылку мартини, мягкий сыр, гренки и коробку конфет. Я все перечислил? – улыбнулся он Кате.

– Спасибо. Ты, наверное, гадаешь, зачем я здесь?

– Катя, да у меня к тебе куча вопросов! А как ты думала? Ты пропадаешь столько лет, выныриваешь из небытия и хочешь, чтобы я ни о чем тебя не спрашивал?

– Если я пришла, Матвей, значит, готова ответить на твои вопросы, – Катя пожала плечами.

Но Роговцев молча ждал, когда официантка принесет заказ. Ему не хотелось, чтобы разговор с Катей напоминал допрос с пристрастием. И он пока не знал, с чего начать.

– Я тебе помогу, – Катя словно прочла его мысли. – Но можно я сначала спрошу?

– Да, конечно!

– Ты любил меня тогда, Матвей, или что это было? – она прямо и холодно посмотрела ему в глаза.

– Любил, – соврал он. Потому что давно для себя решил, что его отношение к ней было не чем иным, как желанием обладать ею. Ему было с ней комфортно. И случившаяся один раз близость доказала ему, что Матвей не готов любить только ее. Почти сразу после той встречи на ее квартире он потерял к ней интерес. Нет, не так. Роговцев по-прежнему был готов встречаться с ней, болтать ни о чем, смеяться и танцевать. Но в постель он ее больше не хотел. Ему хотелось еще кого-нибудь. И еще. А потом еще. Он хотел много, но с разными женщинами. А не с ней одной. И только встретив Надю, переспав с ней, Матвей понял свою глупость. После Нади он уже не желал никого. Катя просто оказалась «одной из»…

– Как-то неуверенно ты это сказал, Роговцев. Ну да ладно. Задавай свои вопросы.

– Почему ты вернулась, Катя? – Роговцев внутренне порадовался правильно выбранному вопросу.

Катя растерялась. Она была готова рассказать ему, что с ней было, рассказать так, чтобы он почувствовал свою вину сразу, с первых ее слов «а я любила тебя, Матвей». Сказанных так, чтобы у него не осталось сомнений: он, Роговцев, и только он виноват в том, что она пропала. Из-за него, разлюбившего. Из-за сказанных им слов «мы ведь останемся друзьями, Катюша». Из-за его нежелания знать, что с ней происходит, хочет ли Катя быть «подругой», надо ли ей это! А к этому вопросу она готова не была.