Невстречи - Луис Сепульведа

— А какого хрена мне знать, что Фортунато в седьмом, если у нас нет ни гроша, чтобы поставить на этого крэка[110]? И приди он первым, нам, значит, переживать вдвойне? Да вашу мать!

— У вас, коллега, по-моему, нет ни малейшего представления о силе печати. Будь мы по-настоящему в курсе, двинули бы прямо к кассам ипподрома, а там топчется какой-нибудь хмырь, ну и сам знаешь: «Добрый вечер. Простите за беспокойство, но некоторые финансовые затруднения не позволяют нам поставить на лошадь, которая выиграет в седьмом заезде. Мы, знаете ли, племянники жены лошади, то есть я хотел сказать — жокея, и полагаем, что за маленький процент с выигрыша могли бы поделиться с вами одним секретом насчет…» Ну как? Теперь дошло, зачем я стараюсь быть в курсе дел?

— Боже мой! Откуда такой оптимизм? Может, скажете, дон, на какие шиши мы купим входные билеты на ипподром? И второй вопрос, совсем пустяшный: тебе угодно, чтобы мы поперлись туда пешком под таким ливнем?

— Ну и что? На Сен-Дени есть турникет, там запросто пройдешь, если его пнуть ногой, мне это сказал один гаитянин сегодня утром.

— Боже мой!

— Че, с чего ты так ударился в мистику?

— «О брошенных скорблю душою»[111]. Знаешь это стихотворение? С тех пор как от нас ушел мастер, мы еле тянем.

— Это правда. Раньше мы не чувствовали такой нужды. У нас всегда была про запас бутылка граппы. И спрашивается, когда мы приняли в последний раз по стаканчику граппы? Ты думаешь, он теперь на небесах?

— Слушай, брось. Я мистик, но не до такой степени. Теология отчаяния имеет свои границы[112].

Официант перебил их разговор. С наглым выражением лица, обретенным скорее всего в Иностранном легионе, он вырос перед ними, решив не сдвинуться с места, пока они что-нибудь не закажут.

— Один кофе — сказал тот, кто постарше.

— А мне только стакан воды, у меня после обеда какая-то тяжесть в животе, знаете…

Молодой официант удалился, что-то ворча себе под нос. Я было хотел обернуться и пригласить их распить бутылочку, пообедать вместе, — словом, поесть, однако нечто более сильное, чем застенчивость, пригвоздило меня к стулу, и слава богу. Вообще-то я знаю, что у них вечные трудности с деньгами, Великан много говорил на эту тему, но, согласимся, такие типы, как они, всегда найдут выход.

— Мы могли бы заказать два кофе и два croissants.

— И утку в апельсинах, не правда ли? Мне, пожалуй, надо составить опись нашего имущества прямо сейчас. У меня есть три франка пятьдесят центов, билет на метро, замечу — мокрый, вряд ли пропустит автомат, и еще семь сигарет. А у вас, дорогой коллега, в наличии эта чертова газета, спички и ключ от комнаты.

— У нас кризисный период. Вы заметили, какая ослиная рожа у официанта? Что он хотел, этот козел гребаный? Чтобы я заказал жареного фазана?

— А сколько бы нам дали за книги?

— Продавать книги? Это единственная память о нем.

— Какие предрассудки! Ты же спер два венка в день похорон.

— Э-э! Осторожно на поворотах! К чему столь неосновательные обвинения! Да, спер, и целых два венка. Но сделал это потому, что ему бы понравилось. Бесспорно. А какой он прислал бы славный рассказ? И не забывай, что ты помог мне вечером продавать гвоздики.

— Вы правы, дон. Приношу свои извинения. Мы оба, как говорится, повязаны.

— Послушайте, Фортунато пришел четвертым на прошлой неделе и третьим на позапрошлой. Судя по всему, если он побежит по влажной земле, самый верный шанс — у него. Фортунато, сын Валькирии и Лорда Джима! С такой родословной он наверняка придет первым. Вот досада!

— Ну досада. Слушай, не лучше бы нам пойти в мастерскую Жиля и заесть наши огорчения. Представь, входим, а он готовит спагетти, мы же в полном праве остаться, раз такой дождь…

Тот, кто помоложе, встал из-за стола, сказав, что обдумает все в уборной. Я смог увидеть его в спину: среднего росточка, в клетчатом пальто, которое ему велико размера на три. А в это время другой — я это сразу почувствовал — направился к соседнему столику попросить огня. Вот он, самый подходящий момент! В руке у меня была зажата бумажка в сто франков, которую я сложил вчетверо, пока они философствовали. Резко обернувшись, я выбросил руку к газете и сунул в нее сто франков. И сел, как ни в чем не бывало.

Тот, что помоложе, вышел из туалета, застегивая на ходу пальто. Я не хотел видеть их лиц, все еще не хотел, до такой степени, что даже притворился, будто завязываю ботинок, когда человек этот прошел мимо меня.

— Ну и как? Обдумали? Вас, дон, не соблазняет поесть спагетти у Жиля?

— А что нам остается? Фортунато, Фортунато. Почему это случилось во времена тощих коров? Слушай, дай-ка я тебе расскажу поподробнее о родословной этого красавца… Э-э! Что с тобой? С чего ты вдруг побледнел как мертвец?

— Че… Ты веришь в чудеса?..

— Да ну тебя. Я же сказал, что мистик мистиком, а…

По их внезапному молчанию, я понял, что деньги обнаружены.

— Ты что, нашел их в туалете?

— Не говори громко. Нет. Здесь. Прямо сейчас.

— Наверно, тот старик в газетном киоске…

— Да брось! Я просмотрел всю газету, страница за страницей. Уж как-нибудь увидел бы!

— Ну это и впрямь чудо!

— Я же не зря сказал, что надо поставить две свечки за его упокоение.

— Да о чем речь! Поставим праздничную кафедральную свечу! Праздничную, и к ней свечечки, которые ко дню рождения! Давай попросим что-нибудь, у меня зубы стучат, так бы и сжевал…

— Ну не здесь. Это неподходящее место. В бистро Поля, бифштекс с жареной картошкой — за двадцать четыре франка. Бутылка столового вина — двадцать. Со всеми налогами и наворотами — считай, восемьдесят. У нас остается двадцать, значит, рванем на ипподром и по дороге купим сигарет.

— И чего, собственно, мы ждем?

Они торопливо выскочили на улицу. Тот, что постарше, бросил на стол несколько монет и процедил официанту по-французски, чтобы тот приберег их к отпуску. В эту минуту мне вспомнилось, что Умберто Эко как-то высказывался о праве вмешательства, и я подумал: ведь они мне — свои, и у них тоже есть право знать, что мы старые знакомые, хоть и не виделись в жизни ни разу. У меня еще было время, а если бы нет, какая разница. Мне выпал счастливый случай познакомиться с парижским ипподромом в компании знатоков, а после устроить настоящую пирушку в честь Великана.