Прощайте, мама и папа - Кристофер Тейлор Бакли

— Почему не захочется?

Я внимательно посмотрел на отца.

— Это произведение искусства, — добавил он.

— Да, ты прав. Произведение искусства. [Я откашлялся.] Пока еще рано об этом говорить.

— Во всяком случае, меня это не расстроит.

Я отлично знал эту формулу. Меня это не расстроит, говорил УФБ, сообщая, что разговор закончен. У меня осталось ощущение, что я обидел его величество, предположив, что следующим владельцем его дома станет еврей, мусульманин, индус, амиш, солнцепоклонник, короче говоря, человек, не совсем достойный иметь останки Уильяма Ф. Бакли в своем саду, в огромном бронзовом символе распятого Христа. Естественно, можно договориться с брокером об особых условиях. Теперь, хм, мистер и миссис Бирнбаум, вы понимаете, что прах мистера и миссис Бакли должен остаться в кресте, который стоит в саду?

Нет, решил я, ведя автомобиль, Шэрон — вот место для него. В Шэроне он вырос, в Шэроне, по его собственному признанию, был счастлив между пятью и семью годами. Несмотря на его утонченность, несмотря на космополитилизм, в душе папа оставался вечным мальчишкой. Однажды подросток-поклонник написал ему, спрашивая, в чем секрет счастья. И папа ответил: «Не вырастай». Наверное, это гнало его через океаны или в самолет без мысли о том, на какие кнопки нажимать в случае чего. Да, Шэрон. Это будет правильно. И его нет рядом, чтобы отменить мое решение.

— Но, Кристофер, я хочу быть в кресте. Мы обсуждали это.

— Извини, старик, я отвезу тебя домой, в Шэрон. И крест тоже.

В последний раз я был с ним в октябре. Собирали деньги для местной библиотеки под девизом «Фонд Бакли». Библиотека стояла на месте, где когда-то был дом дедушки и бабушки. Папа, дядя Джимми, тетя Питтс, тетя Кэрол и я участвовали в чтениях. Мы — пишущий народ: я насчитал девяносто книг, написанных нами, — и конечно же львиная доля принадлежит папе.

Местная газета прорекламировала событие, и на одной строчке в заметке остановился мой взгляд. Она привела меня в изумление: «Бакли — известная американская семья. Из них самый известный, что еще требуется доказать, Уильям Ф. Бакли-младший». Я вырезал заметку и, ничего не говоря, положил ее так, чтобы он обязательно ее увидел, в ожидании реакции, которой не могло не быть. Он поднял голову с величественно-ироничным выражением на лице — я бы сказал, несколько изумленным — и произнес: «До-ка-зать?» Тогда бы все дружно посмеялись. Последнее воспоминание о папе в его родных местах относится к бабьему лету. Дело было днем, но солнце уже стояло низко над зеленым газоном, и толпа людей тихо стояла под тентом, когда папа читал о своем взрослении:

Снаружи было очень, очень тихо, и из нашей спальни мы слышали сверчков и видели светлячков. Я сказал моей сестре Триш, которой было двенадцать лет, что стоит затихнуть ветру, и светлячки обретут голос, после чего они пропищат о своей радости во славу видимого и невидимого ночного сообщества.

Я повернул на Уоллакс-Пойнт, и тотчас под колесами заскрипел гравий. Фраг был приспущен, Джулиан и Дэнни позаботились об этом. Я медленно проехал мимо гаража, над которым был папин кабинет, ставший последним его пристанищем. Его синяя шляпа яхтсмена висела на багре вместе с тростью и свитером. Мне припомнился телефонный звонок из прошлого апреля от Тины Браун — после смерти мамы. Она говорила, когда умерла ее собственная мать, она искала очки. «Это правда. Я в самом деле их потеряла» И я подумал: «Ну да, похоже, впереди много потерь».

Когда уходят и мама, и папа, родительский дом вдруг превращается в музей. Видишь оставшиеся следы, заглядываешь в экран, ища поминальную доску или титры. Этой красной ручкой пользовался Уильям Ф. Бакли-младший. Эти солнцезащитные очки принадлежали Уильяму Ф. Бакли-младшему. Дэнни положил отцовский бумажник и отцовские часы на стол в моей комнате. Бумажник был у Уильяма Ф. Бакли-младшего в день его смерти. Часы, одни из десяти, были куплены им для друзей, с которыми он отправился в плавание от Гавайев до Новой Гвинеи в 1985 году. Я взял в руки бумажник и вспомнил, как он доставал его из заднего кармана штанов. Папа очень любил расплачиваться в ресторанах. В этом смысле он всегда был на редкость щедрым человеком.

В тот вечер, выглянув в окно, я вдруг подумал: Папа, неужели это правда? Неужели есть рай? И ты в нем? Несмотря на все свои сомнения, я бы хотел, чтобы он был в раю. Если это так, тогда у меня, по крайней мере, хотя бы есть шанс обсудить свое дело с хозяином «На линии огня». Сомневаюсь, что святой Петр устоит перед ним. В последние дни появилось довольно много карикатур на персонажей у райских врат. На одной из них святой Петр шепчет ангелу: «Мне нужен словарь побольше».

Предстояло много дел. Это было мне известно по прежнему опыту, когда я занимался мамиными похоронами. Сколько нужно свидетельств о смерти? Пятьдесят? Неужели? Мне показалось странным, что нужно так много свидетельств, если учесть, что сообщения о смерти отца были на первых страницах всех газет, с них начинались все новостные передачи по телевизору, и их оказалась тьма-тьмущая в Интернете. Надо быть Усамой бен Ладеном, прячущимся в крысиной дыре где-нибудь в провинции Тора-Бора, чтобы не знать, что кумир консерваторов Уильям Ф. Бакли-младший покинул юдоль слез (его любимое выражение). Финансовый советник отца сообщил мне, что страховая компания прислала ему следующее письмо: «Дорогой мистер Бакли, благодарим Вас за присланное нам свидетельство о смерти. Но, к сожалению, печать на нем недостаточно четкая. Будьте добры прислать нам другое свидетельство о смерти с четкой печатью, и тогда мы сможем заняться вашим делом». Я удивился, что они не приписали: «Доброго дня!» Ну, что сказать об этом бюрократическом идиотизме, кроме как «Доколе?». И я подумал, а не выгравировать ли это на моем памятнике?

Дэнни и я отправились в похоронное бюро «Лео П. Галлахер и сын». Мы оба хорошо знали дорогу туда. Дэнни отвез туда своего отца, когда тот скончался. Отец Дэнни был ранен при Иводзиме. Теперь дошла очередь до моего отца из Величайшего Поколения.[56]Уходят старики.

Мой приятель Крис, сладкоголосый директор похоронного бюро, был пунктуален и корректен. Он позволил себе едва заметную улыбку, когда я приветствовал его словами: «Это опять мы».

Я привез серый костюм, белую рубашку, галстук. Галстук был, как положено консерватору, однако, приглядевшись, можно было увидеть на полосках повторяющиеся слова «я люблю свою жену», а как бы задом наперед — «но на другой лодке»! В то утро я долго раздумывал, стоя возле шкафа. Кто захочет посылать старого любимого отца через реку Стикс в этаком несерьезном галстуке. Да и такое решение не отменишь, если только нет желания с затравленным выражением на лице объяснять эксгумационной службе штата Коннектикут, что покойнику надо заменить галстук. Но в конце концов я подумал: «А почему бы и нет?» Будет о чем поговорить в Шэроне. Среди яхтсменов. «Отличный галстук, мистер Бакли».