Возвращение - Дзиро Осараги

Томоко сейчас яснее, чем когда-либо поняла положение, в котором находится её мать. Она раньше об этом глубоко не задумывалась, а сейчас до боли в сердце осознала всю серьёзность возникшей ситуации.

— Госпожа Такано, я не хочу встречаться с ним. Извините, но я не могу.

Я понимаю, — сказала Саэко, и выражение её глаз как бы подтвердило это. — Мне не надо было об этом говорить, я сделала вам больно. Но вы должны знать, что я этого не хотела, и не подумайте обо мне плохо. Когда мы там встречались, я поняла настроение вашего отца и, не подумав, захотела рассказать вам… Это свойственно женщинам.

— Пожалуйста, не упрекайте себя.

Саэко не могла не заметить следов колебания, которые ещё остались на лице Томоко. Она могла убедительно говорить, но всё же оставалась молодой девушкой. Если бы перед ней вдруг предстал её отец, разговор принял бы другое направление. Так что Саэко знала, что у неё ещё будет возможности поговорить на эту тему, и тогда она поведёт себя по-другому. На её лице появилась светлая улыбка.

— Об этом хватит. Забудем этот разговор. Как я и просила, давайте посмотрим мои материалы. Но прежде вернёмся к первой теме нашего разговора. Вы согласны стать моим секретарём?

— Я не думаю, что я смогу. Действительно, я ничего не знаю.

— Дело не в этом. Я своенравный человек и хотела бы тем или иным способом приблизить вас к себе. Поэтому я и прошу вас ни о чём не беспокоиться.

Томоко промолчала.

— Я не прошу вас приходить ко мне каждый день. Я часто хочу быть одной. И даже у такой женщины, как я, есть муж, к которому я иногда езжу. Для вас самое лучшее было бы работать в издательстве, о котором я говорила. Там работают только молодые студенты.

— Я вам очень благодарна, но у меня есть обязательства перед теми, с кем я сейчас работаю, и я не могу неожиданно покинуть их.

— Я рада, что вы такая бескорыстная девушка. Но вы можете быть моим консультантом по западной моде. Когда через некоторое время поймёте, что я ни такая плохая и лживая женщина, и, может, согласитесь заняться чем-нибудь ещё. Во всяком случае, хотя я и своенравная женщина, я хотела бы, чтобы вы, Томоко, стали моим другом. Более того, я решила так просто вас не отпустить.

Саэко была чрезвычайно добра к ней, и Томоко смутно понимала, что это из-за её отца. Она также сознавала, что Саэко сильно притягивала её к себе, несмотря на короткое время знакомства. Она никогда не встречала женщину, которая жила так свободно во всех смыслах этого слова, что само по себе было чрезвычайно привлекательно. Но когда она вспоминала о своей матери, ею овладевали сомнения.

— Я, действительно, не знаю, что вам ответить.

— Не унывайте. Посмотрите! Дождь перестал, и светит солнце. Только у маленькой Томоко погода ещё не установилась.

И действительно, лучи солнца играли на мокрых ветвях деревьев в саду. Красные плоды подобно ярким цветам виднелись здесь и там среди вечнозелёной листвы.

Когда Томоко вернулась в редакцию и стала разговаривать со своими коллегами, она почувствовала, что ей хочется побыть одной, и чтобы никто её не тревожил. Она уже не была в том шоковом состоянии, когда впервые услышала, что её отец, о котором она ничего не знала с тех пор, как стала понимать окружающий мир, неожиданно вернулся в Японию, и была уверена, что может самостоятельно принимать решение. Но что-то неведомое вошло в её душу, подобное мешающему чёткому зрению пятну на глазу, или призраку, действующему на нервы и заставляющему постоянно притягивать к себе её внутренний взор. Вот в таком душевном состоянии разговаривала она со своими коллегами в редакции.

Только в электричке по пути домой она осознала, что поражение Японии открыло путь её отцу к возвращению на родину, и эта мысль превратила туманное до сих пор чувство в шокирующую реальность, ибо это стало не абстрактной идеей, а реальным фактом. И где-то, когда-то её отец предстанет перед ней. Вечерний поезд был переполнен, и нельзя было исключать, что её отец вполне мог бы оказаться здесь в этой толпе пассажиров. Когда она поймала себя на этой мысли, то почувствовала, что теряет контроль над собой, и взяла себя в руки.

Что было в этом удивительного, и почему она должна плакать? Что будет плохого в том, если она повстречается со своим отцом? Она не должна беспокоиться, ибо пойдёт на встречу с ним, чтобы помешать ему сделать её мать несчастной. Вся ответственность лежит на нём, а не на ней, и ничего не может удержать её как свободного взрослого человека от встречи со своим отцом.

Закрыв глаза, Томоко невольно улыбнулась. Неожиданное чувство возникло и распространилось по её телу. Её отец, о лице и фигуре которого она не имела ни малейшего представления, вошёл в её сердце и занял там прочное место. Это было странное чувство, но отнюдь не печальное, и она наполнило её сердце радостью. Саэко сказала, что у него седина в волосах. Эти слова отчётливо и глубоко вошли в её сознание.

Томоко воображала своего отца подобно тому, как молодая мать, чувствуя, как растёт и двигается в её чреве ребёнок, пытается представить, каким он будет, когда родится. Отец вошёл в её сердце как отвлечённый образ, и она пыталась представить себе его лицо, одежду и предположить его возраст. Придавать шаг за шагом его невидимому образу реальные черты было похоже на её работу по моделированию одежды, и это наполняло её счастьем и вызывало непроизвольную улыбку на её губах.

Звёзды были затянуты облаками, когда Томоко подходила к своему дому. Войдя в калитку, она поняла, что в доме гость, так как в гостиной, являющейся продолжением рабочего кабинета Тацудзо Оки, горел свет. Оки, как и многие другие учёные, вёл затворнический образ жизни в европейской части дома и присоединялся к семье только во время принятия пищи. Томоко вошла в дом через боковой вход и прошла на кухню поздороваться с матерью.

— Я пришла, мама.

Перед буфетом стоял поднос с чайным набором.

— Ты как раз вовремя, дорогая. Отнеси это в гостиную.

Сэцуко, мать Томоко, была женщиной, которая не позволяла себя фотографировать и не любила появляться перед гостями. Томоко ждала, пока её мать положит сахар в чай. После войны Оки требовал, чтобы настоящий сахар клали только в его чай или кофе, а для гостей использовали сахарин. Томоко с грустью наблюдала, как её мать следовала этим инструкциям. Рядом с чашкой Оки была положена особая чайная ложка.

— Кто к нам пришёл?

— Журналист.

Томоко слегка постучала в дверь гостиной.

— Войдите, — ответил Оки и, коротко взглянув на неё, вновь повернулся к своему гостю, который записывал в блокнот карандашом, продолжив монолог характерным для себя снисходительным тоном.

— Реформу нельзя осуществить, если Академия художеств не получит больше прав и её влияние не будет усилено. Она не должна оставаться тем, что она есть в настоящее время — домом для престарелых. Она должна быть независимой от бюрократов и иметь возможность активно работать. Но в действительности, отношения учитель-ученик и непотизм феодальных членов превратились в препятствие для проведения реформ и…