Фата-моргана - Евгений Шкловский

В общем, души их по-прежнему откликаются друг другу и, смотришь, все в конечном счете образуется. Потому что жизнь есть жизнь, она тоже как омут…

С некоторых пор они уже не удивлялись, когда в дверь раздавался звонок, и потом жена возвращалась со знакомым длинным конвертом в руке. Белый чуть припухлый такой конверт, без всякого рисунка, с одной единственной надписью – Р.Ю., то есть ему. В конверте же, они не сомневались, тесным рядком бледно-зеленые купюры, разного достоинства и свежести (некоторые подержанные), но в общей сумме всегда ровно триста. Трудно сказать, почему именно триста, а не двести или сто или пятьсот. Что-то, видимо, было в этом числе, знаковое или даже сакральное.

Ну и ладно, дареному коню в зубы не смотрят. Хотя всегда некоторая неловкость: с чего бы?

Особенно напрягалась Тина. Так просто деньги с неба не валятся. Другие бьются, стараясь заработать хоть треть этой кругленькой и по их жизни немаленькой суммы, а тут неведомый благодетель (или благодетельница) осыпает их вожделенными бумажками. Не их – его. Но как бы и ее, все-таки семья.

Р.Ю., впрочем, относится к этому нежданному подарку судьбы почти равнодушно: откуда-то у него уверенность, что так и должно быть: судьба и общество обязаны печься о своих духовных избранниках (поэты первые среди них), а уж кто выступает от их лица это уже не имеет значения. Хотя нельзя сказать, что он не испытывал совсем ничего. Когда им впервые доставили конверт и они с недоумением заглянули в него, изумлению их не было предела. Поначалу даже мелькнула мысль, и даже вполне определенно, что это розыгрыш, шутка, хотя и довольно скверная, если учесть состояние Р.Ю., который только что перенес серьезную операцию на сердце и лежал в тяжелой депрессии. Если сердце, то значит уже не будет как прежде, всего теперь остерегаться – прощай не только вольная полубогемная жизнь, но и вообще. Даже с обычными эмоциями надобно поосторожней, окорачивать себя постоянно – беречься, одним словом. А какой поэт без эмоций?

Нет, правда, если беречься и всего опасаться, что за жизнь?

Он как раз лежал с тяжелыми всякими мыслями на этот счет. Едва за сорок, а уже почти инвалид. Еще и дар только-только по-настоящему начал раскрываться, обретая зрелость и весомость, и тут, на тебе… И сколько не утешай себя, что Пушкина и Лермонтова к этому возрасту вообще уже давно не было на свете, а ты еще можешь немного поколготиться, стихи, то-се, может быть, и вина попить, женщины, ну, это ладно, а все равно как-то печально. Ведь буквально на взлете подсекло. Судьба, не судьба, без разницы, главное, что уже не так, как прежде. То был силен и свободен, а теперь жена почти как сиделка. Да и ей каково? Сын еще не вырос, а тут муж – инвалид. Это в наше-то крутое время! И раньше-то добытчиком был не бог весть каким, а теперь и вовсе слег.

Печальные стихи рождались, и в больнице (на скорой увезли), и по возвращению домой. Щемящие. Пусть читатель поверит на слово. Тем более что когда их в газете опубликовали, много звонков было. Все-таки в России литература – больше, чем литература, а может, просто люди такие отзывчивые, чуткие к искусству и к чужой боли. Восхищались стихами, приветы передавали, теплые слова говорили, которые жена ему потом передавала. И то хлеб – жена слышит, что его творчество кое-что значит, – хоть какая-то компенсация за те тяготы, какие ей теперь с ним предстояли.

Нет, грустно, грустно…

И тут этот неожиданный конверт.

Зеленые.

Сумма.

Долго рассматривали с женой на просвет, щупали, мяли, сгибали, чуть ли не на зуб пробовали… Нет, не фальшивки, все настоящие, хрустящие, звенящие, шероховатые – как положено.

А еще – записка. «Желаем скорейшего выздоровления и новых творческих свершений». Подпись неразборчивая.

– От кого это? – строго спросила Тина.

Р.Ю. недоуменно пожал плечами.

– Неужто не знаешь? – недоверчиво переспросила жена, догадывавшаяся о разных романтических увлечениях мужа (только влюбленный имеет право на звание человека).

Правда-правда, не знает, а вопрос, вернее, тон, каким тот был задан, Р.Ю. счел обидным (особенно в его положении) и молча повернулся к стене.

Поначалу те деньги так и оставались в конверте (на всякий случай): мало ли, во что это может вылиться, потом ведь, не исключено, и отдавать придется. Пожелание творческих успехов, конечно, настраивало на более оптимистический лад, но ведь и оно могло быть всего лишь иронией и шуткой, а деньги…

Ох уж эти деньги! Конечно, они им просто позарез нужны: лекарства импортные дороги, а врачи выписывали именно их. Вообще все дорого. Тем не менее конверт пролежал некоторое время в верхнем правом ящике письменного стола Р.Ю., готовый к употреблению. Востребован он был лишь месяц спустя, когда в дверь снова позвонили и точно такой же конверт с точно таким же содержимым снова оказался у них в руках. Единственно, что в по-прежнему анонимной записке было теперь поздравление с праздником Святой Пасхи и пожелание здоровья и душевного мира.

Чудеса продолжались, и они решили, что таинственный спонсор в конце концов имеет право остаться неизвестным. Ведь так или иначе, но было понятно, что неведомый благодетель до глубины души растроган стихами Р.Ю. и потому готов к подобного рода подаркам. Готов, и отлично! Триста долларов были обменены на родные деревянные и благополучно истрачены на первоочередные семейные нужды (в первую очередь, понятно, на лекарства для Р.Ю.). На следующий взнос был приобретен мобильный телефон, по которому жена во время своего отсутствия (магазины, аптеки и пр.) могла легко узнать, все ли в порядке дома и как он себя чувствует.

Чувствовал же Р.Ю. себя неважно, но тем не менее особой тревоги состояние его, слава Богу, не внушало. Нужно было время, чтобы здоровье его вошло в прежнюю колею, а для этого требовались в первую очередь покой, свежий воздух и беззаботность. Следующий вклад в это праведное дело – восстановление здоровья Р.Ю. – был внесен только через три месяца, и в приложенной записке ему было рекомендовано съездить в санаторий, путевка куда, оформленная на его имя, и была вложена в конверт.

Санаторий так санаторий, дело действительно нужное, к тому же и более накладное. Жена Тина, правда, несколько покривилась: уж очень авторитарно вел себя неведомый спонсор. Вроде как других мнений и быть не могло. А если бы Р.Ю. не захотел, например, ехать в этот санаторий, что тогда?

Выходило, в сущности, что ими, то есть Р.Ю. (как, впрочем, Тиной) манипулируют. Диктуют, что делать. Но это промелькнуло мимолетно, поскольку все-таки преувеличение: никто их особенно ни к чему не принуждал, а путевка в санаторий как раз очень кстати, в семейном кругу эта тема уже не раз поднималась.

Вернулся Р.Ю. окрепший, с хорошим цветом лица и немного смущенной улыбкой. Оказывается, в санатории поэт наконец-то встретился со спонсором. Им, как правильно и подозревала супруга, оказалась женщина, сравнительно молодая (Р.Ю. помялся: лет тридцать пять-сорок, разве у женщин поймешь), жена крупного предпринимателя (они там пробыли вместе с мужем два дня, субботу и воскресенье). Причем предприниматель был вовсе не отечественный, а транснациональный (живущий то там, то здесь, но базировавшийся в основном в государстве Люксембург).