Голос и ничего больше - Младен Долар

У истоков данной истории находится самый известный из всех внутренних голосов, сократовский голос, демон, сопровождающий Сократа на протяжении всей его жизни. В прославленном пассаже «Апологии» Сократ перед лицом суда говорит в свою защиту:

Голос, этот демон, представляет своего рода тень Сократа или его ангела-хранителя (и кажется, что сама фигура ангела-хранителя в христианстве исходит от прочтения Сократа Святым Августином). Несмотря на короткий характер цитаты, мы можем выделить в ней пять полезных для нас моментов.

• Происхождение этого голоса предположительно является божественным и сверхъестественным, он приходит свыше, хотя и обитает в самой глубине сознания Сократа, являясь одновременно наиболее интимным и наиболее трансцендентным. Это «атопический голос», пересечение внутреннего и внешнего.

• Речь не идет о голосе, дающем предписания, говорящем Сократу, что ему делать, – он сам должен это решить для себя. Он просто отговаривает его от некоторых действий, предотвращая от неправильного поступка, не советуя при этом, как следует сделать правильно. Голос имеет отрицательную, апотрептическую функцию и тем самым находится в тесной связи с позицией Сократа в философии: это именно та позиция, которую Сократ занимает по отношению к своим многочисленным собеседникам, он относится к ним, по крайней мере в принципе, так же, как демон относится к нему. Он не предлагает ни советов, ни положительных теорий, он лишь отворачивает их от неправильного хода мыслей, общепринятых мнений, не навязывая им своих собственных идей, не предоставляя готовых ответов (хотя эта основная поведенческая тактика имеет склонность становиться расплывчатой, как только начинается ее применение на практике). Его собственная функция в отношении других является апотрептической, он лишь хочет открыть пути философии для других, так, как демон это сделал для него, и для этого он перенимает позицию демона и имитирует его стратегию. Он становится поборником голоса, который был ему дан независимо от его желания или намерений, и его роль – стать его агентом[191].

• Это голос, с которым невозможно вести дискуссию, суть заключается не в том, чтобы взвешивать «за» и «против». Голос всегда прав, но не на основе логических аргументов, в конечном счете речь здесь идет вовсе не о логосе.

• Демон – это не универсальная функция, которая должна принадлежать всем, человеку как таковому; он принадлежит Сократу в качестве его отличительного знака, это особенная связь с божественным, которая в то же время определяет его миссию в философии: сделать ее широко доступной, преобразить ее в призыв, в тягу к философии, в первый шаг к обобщению.

• В тексте, следующем после процитированного нами, проясняется, что этот голос на самом деле отговаривает Сократа от участия в активной политической жизни: голос принадлежит нравственному закону как оппозиции по отношению к положительно утвержденным законам общины, поддерживаясь таким образом «неписаным законом». (Это различение широко применяется в «Антигоне» при разделении на божественные неписаные законы и человеческие законы полиса.) Здесь мы могли бы очень схематично выделить то, что Кант несколько тысячетелетий спустя назовет оппозицией между моралью и законностью. Это деление зависит от определенного понимания разделения на голос и букву, согласно которому нравственность представляется как область голоса, а легальность – как сфера буквы.

Сократ – это творение голоса. Он не только не создал никаких письменных сочинений, но и совершенная им революция мысли основывалась исключительно на голосе, улетучивающемся, не оставляя следов, как и все голоса, который, однако, продолжает звучать через историю философии; его мыслительный акт опирался только на голос, отделенный от буквы; и эта опора на голос со своей стороны также находит поддержку во внутреннем голосе, в его демоне, агентом которого он был.

Данная сократовская тема будет заимствована целой традицией, часто далеко уходя от своего источника: голос совести начал функционировать как верный проводник в вопросах этики, носитель моральных наставлений и указаний, повелительный внутренний голос, неотвратимый и властный в своей непосредственности и подавляющем присутствии, голос, который мы не можем заставить замолчать или воспрепятствовать ему – случись это, катастрофа неизбежна. Это голос, который подрывает все дискурсивные аргументы и предоставляет прочную основу для морального суждения за пределами дискурсивности, тонких расчетов, оправданий и обдумывания. Свой будто бы непогрешимый авторитет он черпает вне логоса.

Мы могли бы проследить этот механизм, возможно, в его самом чистом виде, в той части «Эмиля», которую Руссо назвал «Исповедание веры савойского викария» («La profession de foi du Vicaire savoyard») и которая представляет в его глазах здравую, крепкую и проницательную основу морали. В лице савойского викария Руссо находит своего собственного Сократа, человека, который ничего не написал, который опирается лишь на простой голос и следует своему собственному внутреннему голосу. Ядро истинной природы в этом предполагаемом воплощении естественной причины – не что иное, как «бессмертный и небесный голос», «святой голос природы», «внутренний голос», который «непогрешим»: