Твоя безумная Кэтрин - Аня Сокол

– Это всего лишь деревяшка – несостоявшаяся мачеха Столетова попыталась уговорить мужика в бушлате.

– Вот когда ты потеряешь свое дитя, тогда и…

– Нет, – прошептала я как раз тот момент, когда дух рывком приблизился.

Словно ребенок дернул за шарик на веревочке, и тот, преодолевая сопротивление ветра, последовал за хозяином. Мертвую девушку будто притянули к кресту за эту самую ниточку. Дух оказался прямо напротив Петра. Напротив своего отца, если я не ошибаюсь, а я не ошибаюсь. Она замерла в метре от креста, пока еще невидимая, пока еще неосязаемая.

– Нет, – повторила я громче. И на этот раз оглянулись все. Марина Ильинична даже нахмурилась.

«Ты мне должна, – произнес дух одними губами. – И он мне должен».

– Что он тебе должен? – спросила я и ощутила тяжесть мужской руки на своих плечах. Назар уже стоял за моей спиной. Мужики обступили деревянный памятник, один даже ухватился за основание, но его оттолкнул Петр. Еще немного, и завяжется драка, обычный деревенский мордобой.

«Жизнь, – ответила девушка. – Он должен мне жизнь», – и с этими словами вытянула руку и коснулась своего отца, совсем как тогда Михаила.

И мир раскололся. Распался, как распадается колода карт. Первая карта: крест и окружавшие его люди. Вторая карта: мертвая девушка. Третья: ее прикосновение, ее воспоминания, воспоминания Петра, которые вдруг ожили. Они воспроизводились перед нами, как кадры старой кинохроники, кадры немого кино. Словно коснувшись мужчины, девушка замкнула невидимую потустороннюю цепь и заставила работать кинопроектор.

Я видела тот же берег реки, те же мостки, на которых еще не было креста. Видела девушку в светлом платье, видела мужчину в темной футболке. Видела, как он кричал на нее, как размахивал руками, как схватил за плечи. Видела, как девушка вырывалась, как отталкивала руки отца, пока…. Пока мужчине это не надоело, и он не ударил свою дочь. По сути, отмахнулся, как отмахиваются от мотылька, совершенно не беря в расчет то, что это небрежное движение сломает мотыльку крылья. Вот и Петр отмахнулся, оттолкнув дочь от себя. Очень неудачно оттолкнул. Девушка упала головой на мостки. На торчащий по роковой случайности из старого дерева ржавый гвоздь, который пробил ей висок.

Кровь на черно-белой ленте чужих воспоминаний казалась алой.

Девушка не шевелилась. Обе девушки. И та, что ссорилась с отцом, и та, что касалась его руки, заставляя Петра вспоминать.

Для меня карты-видения накладывались друг на друга, в глазах двоилось, к горлу подкатила тошнота. Вот вам и самоубийство.

Один из работников набычился и ткнул Петра кулаком в бок, скорее для оснастки, желая получить повод для драки. Для настоящей драки. Но Петр не оправдал его ожиданий. Защитник креста неожиданно опустился на доски мостков, чем, похоже, изрядно напугал похмельного мужика. Я видела, как опустились два Петра, один из воспоминаний, другой настоящий, упали на колени и стали раскачиваться.

– Ну-ну, – Мария Ильинична подошла к отцу мертвой девушки, – нельзя же так. – И кивнула рабочим. Тот, что стоял ближе, тут же стал раскачивать крест.

– Меня сейчас вырвет, – неизвестно кого проинформировала я. Сложившиеся картинки снова разошлись. Настоящий Петр все еще стоял на коленях, а вот Петр из воспоминаний выпрямился, на его лице блестели слезы. Он подошел к лежащей неподвижно дочери, минуту помедлил, а потом… Столкнул тело в воду.

– Вот и вся любовь, – прошептала я, и лежащие на моих плечах руки сжались.

– Катерину похоронили без отпевания, как самоубийцу. А ее отец стал очень набожным, теперь понятно почему, – протянул Назар. – Вот зачем ему был нужен этот крест.

– Грехи замаливать.

– Это я, – вдруг громко сказал Петр настоящий. – Это я ее убил! Мою Катеньку! Мою кровиночку! – последнее он просто прокричал, даже Марья Ильинична отшатнулась.

Мертвая девушка убрала руку. Рывок – и мир снова стал целым, колода карт сложилась.

– Ох, – простонала я, снова чувствуя тошноту.

Работники, уже довольно сильно раскачавшие крест, замерли, услышав его признание. Петр встал на ноги, но вряд ли что-то видел перед собой. Он сделал шаг, другой, словно слепой, неловко переставляя ноги. Похмельные мужики снова взялись за крест, правда с некоторой опаской, а дух… Мертвая девушка вдруг улыбнулась и посмотрела на меня без злости. И в этот миг, глядя ей в глаза, я вдруг отчетливо поняла, как она заставила Михаила открыть багажник. Она коснулась его, но показала ему совсем другие воспоминания. Мое лицо в темноте, мой страх, дрожащий свет экрана телефона, что рассеивается на крышке багажника, и мои слова:

«Заставь его открыть багажник. Заставь его открыть багажник, заставь его открыть багажник, заставь…»

Вот почему он назвал меня ведьмой. Ее он не видел, только меня, слышал мой голос, мой приказ. Она могла проигрывать это снова и снова, снова и снова, без устали, без паузы, без передышки, отравляя ядом мертвых воспоминаний через прикосновение. Это тот самый случай, когда проще подчиниться, чем пытаться противостоять.

Я вдруг поняла, что держу руки перед собой. Поправка, не я держу, а Назар обхватил ладонями мои запястья и заставил вытянуть руки вперед.

– Что ты…

Я хотела спросить, что он делает и зачем, но в этот самый момент отчетливо ощутила в правой ладони шероховатую рукоять ножа. Ножа, которого у меня давно не было. Ножа, который никто не видел. Я взмахнула рукой… Нет, не я, а он взмахнул моей рукой. Мы взмахнули, и несколько нитей с тонким звуком лопнули. Но никто не услышал, кроме меня, Столетова и… мертвой девушки.

– Отпускаю тебя, – едва слышно прошептал Назар.

А Марья Ильинична перекрестилась. Скорее, просто по привычке, хотя шаманизм шаманизмом, а про вышестоящую организацию забывать нельзя, на всякий случай. Или все еще проще, и крестилась она на психов, махающих руками, словно ветряная мельница. Да, я в курсе, что за разговоры с невидимыми собеседниками отправляют в дурку и за махание ножами тоже.

«Спасибо», – одними губами прошептала девушка, отвела взгляд и вдруг растаяла, но не так, как обычно, перемещаясь куда-то за спину, за грань видимости, а исчезая на самом деле. Казалось, она растворилась в лучах солнца.

Мария Ильинична отступила, давая дорогу Петру, хотя тот не видел ничего и никого, лишь повторял:

– Это я! Это я!

Выворотив большой ком земли, деревянный крест упал на землю.

– Сжечь, – приказал Назар и убрал руки. Он, в отличие от своей несостоявшейся мачехи, в вышестоящие организации не верил. Я тут же снова почувствовала озноб.

– Не понимаю, – пробормотала я, протягивая Марии Ильиничне деньги.

– Чего именно, милая? – с улыбкой спросила женщина.

– Ничего, – отрезала я, развернулась и зашагала обратно к забору. Пусть шушукаются, пусть недоуменно смотрят вслед, пусть вертят пальцем у виска, мне не привыкать, но… – Какого черта? – спросила я у самой себя. – Какого черта ты позволила ему…