Молодые львы - Ирвин Шоу

– Конец! – сказал Майкл. – Между нами все кончено, надеюсь, ты понимаешь.

– Очень хорошо. Замечательно! Ничего более приятного ты не мог мне сообщить!

– Коль скоро мы начали такой разговор, – продолжал Майкл, – позволь сказать, что я почти не сомневаюсь в характере твоих отношений с Мореном. Я наблюдал за тобой.

– Да? Ну что ж, я рада, что ты знаешь. Можешь не ломать себе голову. Ты абсолютно прав в своих догадках. Еще что?

– Ничего. Я уезжаю пятичасовым поездом.

– И пожалуйста, не изображай из себя святошу! Я тоже кое-что знаю о тебе. Уж эти мне письма о том, как ты скучал без меня в Нью-Йорке! Ни черта ты не скучал. Если бы ты знал, как мне было противно, возвратившись в Нью-Йорк, ловить на себе жалостливые взгляды всех этих женщин. А когда ты договорился встретиться с мисс Фримэнтл? Во вторник за ленчем? Может, мне пойти к ней и сказать, что твои планы изменились и ты можешь встретиться с ней хоть завтра?.. – Лаура говорила торопливо, пронзительным голосом, а ее лицо с тонкими детскими чертами выражало страдание и гнев.

– Довольно! – остановил ее Майкл, чувствуя себя виноватым и потерянным. – Я не хочу больше ничего слышать.

– У тебя еще есть вопросы? – крикнула Лаура. – Ты больше ни о ком не хочешь меня спросить? Ты больше никого не подозреваешь? Может быть, мне составить список для тебя?

Лаура разрыдалась и упала на кушетку. «Слишком уж грациозно, – холодно отметил Майкл. – Прямо, инженю». Вздрагивая от рыданий, Лаура уткнулась в подушку. Ее красивые волосы веером рассыпались вокруг головы. В этой позе она была похожа на капризного ребенка и казалась исстрадавшейся и измученной. У Майкла вдруг возникло непреодолимое желание подойти к ней, сжать ее в объятиях и утешить, мягко приговаривая: «Детка! Ну, полно, детка!»

Но Майкл сдержался. Он отвернулся и вышел в сад. Гости деликатно отошли подальше от дома, в другой конец сада. На темном фоне густой зелени яркими пятнами выделялись их костюмы. Им явно было не по себе. Майкл подошел к ним, потирая рукой царапину над глазом.

– Бадминтон на сегодня отменяется, – объявил он. – По-моему, вам лучше уйти. Прием в саду под жгучим летним солнцем Пенсильвании не удался.

– А мы и так уже расходимся, – сухо ответил Джонсон.

Майкл ни с кем не стал прощаться. Он словно застыл на своем месте и молча смотрел куда-то в сторону, скорее угадывая, чем замечая, как мимо него один за другим проплывают неясные силуэты гостей. Поравнявшись с Майклом, мисс Фримэнтл бросила на него мимолетный взгляд и быстро опустила глаза. Майкл промолчал. Вскоре он услышал, как за гостями закрылись ворота.

Стоя на ярко-зеленой траве, Майкл чувствовал, что царапина над глазом начинает подсыхать на солнце. Вороны над его головой снова подняли оглушительный шум, и Майкл вдруг возненавидел их до глубины души. Он подошел к изгороди, тщательно выбрал несколько гладких, тяжелых камней и, разогнувшись, Прищуренными глазами взглянул на дерево. На одной из веток среди листвы он заметил трех черных птиц и запустил в них камнем, подумав при этом, какая у него гибкая и сильная рука. Камень со свистом пронесся сквозь листву, и Майкл тут же швырнул второй камень, за ним третий. Вороны с тревожным карканьем взвились вверх и потянулись прочь, громко хлопая крыльями. Обозленный Майкл пустил им вдогонку еще один камень. Птицы скрылись в лесу, и в сонном, залитом лучами летнего полуденного солнца саду наступило молчание.

Ной нервничал. Впервые в жизни он устраивал вечеринку и сейчас усиленно пытался припомнить, как выглядели вечеринки в кинокартинах и как их описывали в журналах и книгах, которые он когда-то читал. Он уже дважды побывал в кухне, чтобы проверить, не тают ли три дюжины кубиков льда, которые они с Роджером заранее купили в аптеке. Он все время посматривал на часы, надеясь, что Роджер со своей девушкой приедет из Бруклина раньше, чем начнут собираться гости. Ной опасался, что как раз в тот момент, когда от него потребуется особое самообладание и непринужденность, он непременно допустит какую-нибудь ужасную неловкость.

Он жил в Нью-Йорке, на Риверсайд-Драйв, недалеко от Колумбийского университета, в одной комнате с Роджером Кэнноном. Это была большая комната с камином (который, правда, не топился), а из окна ванной, если немножко высунуться, можно было увидеть Гудзон.

После смерти отца Ной некоторое время бесцельно скитался по стране. Ему всегда хотелось посмотреть Нью-Йорк. На всей земле не было такого места, где бы его что-то могло удержать, Здесь же через два дня после приезда он уже нашел работу, а за тем в городской библиотеке на Пятой авеню встретил Роджера.

Сейчас Ной с трудом мог поверить, что было время, когда он не знал Роджера и целыми днями бродил по улицам, не обменявшись ни с кем ни единым словом, когда у него не было друга, когда ни одна женщина не останавливала на нем взгляд, когда все улицы были ему чужими и часы тянулись, монотонные и серые.

Ной вспомнил, как он задумчиво стоял перед библиотечными шкафами, всматриваясь в ряды книг в тусклых переплетах. Протянув руку за книгой Йейтса, он нечаянно толкнул стоявшего рядом человека и извинился. Они разговорились и вместе вышли под дождь на улицу, продолжая начатый разговор. По предложению Роджера они зашли в бар на Шестой авеню, выпили по две бутылки пива и, прежде чем расстаться, договорились пообедать вместе на следующий день.

У Ноя никогда не было настоящих друзей. В годы своего сумбурного бродячего детства, живя по нескольку месяцев то тут, то там среди неинтересных, малознакомых людей, которых он потом никогда больше не встречал. Ной ни к кому не мог привязаться. Угрюмый, замкнутый характер Ноя укреплял существовавшее о нем мнение, как о скучном, необщительном ребенке, с которым невозможно найти общий язык. Роджер был старше Ноя лет на пять. Высокий, худой, с редкими, коротко подстриженными черными волосами, он обладал той самоуверенной и небрежной манерой держаться, присущей молодым людям, обучавшимся в лучших колледжах, которая всегда вызывала зависть Ноя. Но ни в каком колледже Роджер не учился: он, казалось, от рождения принадлежал к тем, кого природа наделила поистине непоколебимой самоуверенностью. Он посматривал на весь мир с холодной насмешливой снисходительностью, и теперь Ной делал отчаянные попытки превзойти его в этом.

Ной и сам не понимал, чем он понравился Роджеру. Возможно, истинная причина заключалась в том, думал Ной, что Роджер увидел, как он одинок в этом городе – такой робкий, нерешительный, неуклюжий, в потрепанном костюме, – увидел и пожалел. После нескольких встреч за выпивкой в отвратительных, но, видимо, милых сердцу Роджера барах или за обедом в дешевых итальянских ресторанчиках Роджер, по своему обыкновению, тихо, но довольно бесцеремонно спросил:

– Тебе нравится твое жилье?

– Не очень, – честно признался Ной. Он жил в меблированных комнатах на 28-й улице в отвратительном подвале, кишащем клопами, с вечно мокрыми стенами и вечно гудящими канализационными трубами над головой.