В постели с монстром - Полина Рей

- Ир, как Алина? - проговорил он в трубку, набрав номер сестры. - Ага, хорошо. Да, развлекаюсь как могу. - Губы искривила невесёлая усмешка. - Слушай, мне нужна твоя помощь. Нет, не сидеть с Алиной и дальше, другое. Помнишь клинику, где лежала Нино после похищения? Угу, на Краснознамённой. Можешь подключить имя своего муженька и кое-что выяснить для меня? Нет, со мной ничего не случилось, я здоров. - Он сделал паузу, не представляя, какая реакция последует за этим со стороны сестры, но времени на то, чтобы самому выяснять всё необходимое, у него не имелось. - Разузнай, пожалуйста, не была ли Нино беременна в тот момент.     

Он замолчал, молчала и Ира, а когда ответила, Ильинский невесело хмыкнул.     

- Дома поговорим об этом. Я скоро буду.     

И отключил связь.      

- Ильинский… слушай, это уже, кажется, становится традицией, - с нервным смешком в голосе проговорила Ира, встречая его у порога с Алиной на руках. - Раз - и вдруг у тебя дети невесть откуда.       

- Ты что-то узнала?      

- Не так быстро, папаша. Думаешь, я прямо по телефону бы стала требовать ответа? Мне перезвонят.     

Она прошла в гостиную, где и устроилась на диване, усадив Алину на колени. Та с самым серьёзным видом воззрилась на Германа, который принялся расхаживать туда и обратно.      

- Ты вообще из-за чего волнуешься? - уточнила Ира, и Ильинский, вскинув бровь, повернулся к ней.    

- Не понял вопроса.    

- Ну, ты волнуешься, что это твой ребёнок или не твой?           

- Я был уверен, что ты всё понимаешь.    

- И всё же ответь.     

- Я хочу, чтобы это был мой ребёнок.    

- Зачем?    

- Что значит - зачем?    

Нет, он решительно не понимал, куда клонит Ира.     

- Ты избавился от Нино. Сейчас она счастлива с другим и беременна от него.     

- Это точно?    

- О, Господи, Ильинский! - Сестра закатила глаза и коротко рассмеялась. - Нет. Я же сказала, что ничего не знаю. Но представь, что этот ребёнок не твой. Тогда ведь всё получается так, как ты хотел. Согласен?    

Герман сжал челюсти, но отвечать не торопился. Вроде бы слова и предположения Иры были не лишены логики, вот только беда - как раз именно логики в том, что он испытывал сейчас, и не имелось.      

- Всё ясно, - кивнула Ира. - Я так и думала. И если хочешь знать моё мнение…    

Что там у сестры было за мнение, узнать он не успел. В гостиной раздался звук входящего звонка, Ира подняла трубку, и Ильинский замер на месте. Сердце, как бешеное, заколотилось где-то в горле. Он смотрел на то, как сестра с самым торжественным видом кивает на слова собеседника, но не слышал ровным счётом ничего. Только ослепляющую и оглушающую тишину. Звуки вернулись позднее, когда Ира отложила телефон и, вздохнув, проговорила:    

- Ну поздравляю, Ильинский. Не знаю, чем вообще ты это заслужил, но теперь ты у нас дважды папаша.

Нино сумела хоть немного успокоиться и выровнять дыхание только тогда, когда оказалась в маленькой служебной подсобке и захлопнула за собой дверь, словно этим жестом можно было обезопасить себя от преследования Ильинского, если бы тот вдруг надумал за ней погнаться.        

Но он этого не сделал. Да она, в общем-то, ничего подобного от него и не ждала. Скорее – боялась. Боялась столь многого, что в крови бушевал лишь один инстинкт – бежать. От него, от себя, от опасности, которую он представлял для ее ребенка. Только ЕЁ ребенка.       

Прислонившись спиной к двери, она невольно вспомнила сейчас давний разговор, что состоялся у нее с мамой в тот день, когда она вернулась домой из больницы и призналась в том, что беременна.

Четыре месяца назад

- Что мне делать, мама?

Нино сидела в старом кресле, сжавшись в комочек так, словно желала сделаться невидимой, и ощущала себя в этот момент совершенно разбитой и потерянной. Это был первый случай за долгие годы, когда она позволила себе искать в ком-то другом опоры. Той опоры, что могли дать ей сейчас материнские опыт и мудрость.        

Мама, перед этим молча выслушавшая всю историю, смотрела на нее пристально некоторое время, после чего сказала:    

- Все достаточно просто, Нино. Тебе всего лишь нужно сделать выбор.      

- Это как раз самое сложное, - отозвалась она тихо, зябко кутаясь в старый плед, но от голоса матери почувствовала себя на удивление спокойнее, словно так, просто говоря с ней, подпитывалась новыми силами, которые дарило ей осознание, что она всё-таки не одна. И никогда не будет одна до тех пор, пока есть родной человек, который выслушает в тот момент, когда терпеть молча становится невыносимо.     

- Ошибаешься, - возразила мама. – Просто перебери все варианты и отбрось самые невозможные из них. А то, что останется – и будет самым верным решением. Например, готова ли ты пойти на аборт?     

- Нет! – короткое отрицание сорвалось с губ резко и стремительно. Она не желала даже секунды думать о том, чтобы убить собственного ребенка. Она боялась его не уберечь, как не уберегла брата и Алину, но само предложение самолично его погубить казалось настолько диким и кощунственным, что, озвученное вслух, вызывало у нее яростное отторжение.      

- Тогда тебе нужно решить, что делать, когда ты родишь, - сказала мама, и Нино вдруг поразительно четко и ясно представила, как держит на руках свое дитя. У него наверняка будут ее темные, чуть вьющиеся волосы и льдисто-голубые глаза отца… Эта картинка казалась такой реальной и осязаемой, что следующие слова матери полоснули Нино по сердцу, точно лезвие ножа:     

- Ты можешь отдать ребенка на усыновление. Или… его родному отцу.     

Мама сказала это так спокойно, словно речь шла о чем-то повседневном, вроде выбора блюда на ужин. Но ее ребенок не был какой-то бездушной вещью, которую она, за ненадобностью, могла кому-то просто взять и подарить. И уж тем более не могло быть речи о том, чтобы отдать его Герману, который от нее отказался.    

- Тогда остаётся только одно – оставить дитя, - улыбнулась мама, глядя на ее лицо, где, по всей видимости, легко читалось все, о чем Нино думала. – И ты ведь сама знала, что это единственное решение, правда?     

Мама была права. Это было единственное решение, которое заслоняли от нее нагромождения застарелых страхов и чувства вины. Но сейчас, когда осознала, что если откажется от малыша – просто сойдёт с ума, не зная, где он и как, Нино поняла твердо – только она сама способна сделать все на свете, чтобы с ее ребенком ничего не случилось. Потому что никто иной не будет любить его так, как она.    

А следом за этим осознанием пришло ещё одно: Герман Ильинский никогда не должен узнать о том, что она от него беременна. Он винил ее за то, что случилось с Алиной и, конечно, теперь наверняка не доверит ей воспитание ее собственного ребенка.